Лев пробуждается

Мализ обнаружил, что стоит, привалившись к дереву, не имея понятия, как сюда добрался. Мох на грубой мокрой коре своей холодил лицо, преисполненное сокрушительной мукой. Он понимал, что его ударили чем-то, и страшился этого, страшился того, что это учинило с ним. Выплюнул два зуба, гадая, скольких еще недосчитается, и захромал прочь — туда, где мерцание костров сулило уют; понял, что уже сумерки и из жизни бесследно выпал час или два.

Где-то у него есть лошадь, но найти ее в обозримом будущем он не рассчитывал. Небось сожрали эти звери с севера… Опустился на землю в стороне от огня, задрожав от всего случившегося с ним, кляня боль, графа, графиню и Бога, покинувшего его.

А потом обнаружил, что хотя бы Дьявол ему не изменил. У костра, к которому он подползал, настороженный, как лис у псарни, находились два человека — один лежал в шалаше, а второй помешивал что-то в котелке.

— Уж скоро, ваша светлость, — весело объявил костровой. — Доброе капустное хлебово с малой толикой черного хлебушка вернут вас к жизни, ась?

— Приношу благодарность, — ответил второй устало, и Мализ разглядел порванный желтый сюркот с гербом спереди. Пленник, подумал он, а потом увидел лицо кострового, озаренное алыми отблесками огня, когда тот наклонился попробовать похлебку в ложке из рога.

Лисовин Уотти. Живот скрутило так, что Мализ заскулил и прикусил губу, усугубив боль в лице. Начал было отползать, но остановился. Лотианец захватил государя ради выкупа; мысль о таких богатствах для этого Хэла Хердманстонского и его шайки мигом выжгла из Мализа и боль, и страх. А Лисовин Уотти сидит к нему спиной…

— Не помешало бы чутка мяса, сочтите, — говорил Лисовин. — Но, слово чести али нет, мой государь, покинуть вас я не смею.

Простертый тихонько застонал, и Лисовин наклонился покопаться в котомке, уповая, что пленник государя Хэла не помрет; его палил стыд, что он не сумел уберечь Древлего Владыку Хердманстонского, промешкав, будто разбитый параличом, не в силах выбросить из головы безумие пикейной стычки и воплей, смертоубийств и этого треклятого треножащего синего флага.

Джон Фентон погиб, упав под подкованные сталью копыта тех английских рыцарей, удиравших через мост, и Лисовину Уотти до сих пор было трудно поверить, что рослинского распорядителя больше нет. Он знал Фентона всю жизнь, а теперь его не стало, словно он никогда и не ходил, и не дышал вовсе…

Лисовин встряхнулся; наверняка еще есть добрая мера овса, чтобы загустить похлебку, влить малость жизни в английского государя, которого обменяют на Древлего Владыку…

Удар снизу-сбоку спины был достаточно силен, чтобы заставить его крякнуть, повалившись на колени. Рассвирепев, Уотти в замешательстве кое-как поднялся на ноги и, обернувшись, увидел Мализа с окровавленным, изувеченным лицом.

— Ах ты, мокрота, — рыкнул он, бросаясь на мерзавца, но вдруг обнаружил, что падает. Подумал, что споткнулся, и попытался вскочить и только тут почувствовал, как саднит удар в спину.

— Что, теперь не такой радышной, выжлятник, — прошипел Мализ, кривясь от боли, и теперь Лисовин, увидев тусклый блеск стали в его руке, понял, что его ударило и что рана скверная. Он все никак не мог подняться, как ни старался, видя, как сапоги Мализа шаркают к стонущему обессиленному рыцарю.

Мализ кончиками пальцев нащупал пульс на шее стонущего. Рыцарь зашевелился, полуоткрыв глаза, страдальчески блеснувшие влагой из недр лиловых кровоподтеков.

— Кто здесь? — спросил он по-французски, а Мализ полоснул ему по горлу, выпуская из него кровь и жизнь одним стремительным, небрежным движением острия и зубчатого лезвия.

И обернулся к Лисовину Уотти, загребавшему грязь одной рукой, второй пытаясь дотянуться до засевшей в спине боли. Зубы Мализа сверкнули в жестоком оскале.

* * *

Ведущая к мосту гать — скользкая, как лампадное масло, липкая от телесных жидкостей, усеянная трупами, как кожаная куртка заклепками, — была сущим Адом на земле, и Изабелла ковыляла по ней, полуослепнув от страха и слез, то и дело падая и даже не представляя, где находится или куда идет. Прочь. Только бы подальше от сорвавшегося с цепи монстра в облике Мализа.

Фигуры двигались в сумерках угасающего дня, перебегая, как припадающие к земле демоны, изрыгая бессвязные проклятья, когда сталкивались с себе подобными, шакалящими среди трупов.

Воздух был напитан зловонием и шумом — негромким ропотом, будто от ветра, врывающегося в плохо прикрытую дверь, — это еще живые в стенаниях испускали дух, взывая к Богу, к матерям, к кому-нибудь. Они пролежали здесь целый день, умирая мучительно и медленно, покинутые всеми, кроме птиц и мародеров.

Споткнувшись, Изабелла упала, поднялась на ноги и побрела дальше; безмолвный ужас позади толкал ее вперед, будто ладонь в спину. Он ни разу не бил ее. Ни разу. Его спустили с поводка, а Изабелла знала Мализа слишком уж хорошо, знала, на что он способен.