Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

Дорогие мои! Камни держат за горло. Стоит уже десяток здешних, вырубленных в эти два месяца, и среди них - два торса и один мрамор, действительно принципиально новых, обещающих совершенно необозримые возможности в форме. Меня же все более удивляет, как странно и естественно возникает двуликость и бесконечный диапазон промежуточных состояний. Видимо, расширяется моя способность бессознательно выявлять некие, еще неосознанные возможности моего приема. Все смелее двигаюсь внутрь материала в самом буквальном смысле, подчиняясь логике формы...

... И вновь вынужденный перерыв. Пришел Яков, завели минибус, - я взялся обучить вождению Якова и его жену Любу, наших предшественников по Аршаху. С Яковом и Любой все более сближаемся. Они - не только сердечные, тактичные люди, прежде всего - наша общность. Это общность судеб так называемых "смешанных семей". При всем благополучии жизни понимающих, что жизнь в условиях официальной теократии, хотя и житейски возможна, но принципиально продолжает ту, что, казалось, осталась позади навсегда.

Мне легче несравненно, нежели Якову, с той минуты, как я ушел в камни. Вот и сейчас я сосредоточен на их новой для меня разновидности - масках. Две первые получились как бы сами по себе. Размышления мои о возможностях формы протекают в самом процессе работы. Размышлял же я о том, что может предстать глазу, если гипертрофировать прием, изымая из материала все возможное. Сами собой получились символические конструкции, проще говоря - маски. Чувству они говорят на редкость много, несмотря на откровенную абсолютизацию формы. Я вижу в них дремучих русских кондовых водяных, леших, вурдалаков, домовых и т.д. Но эти маски требуют раскраски, что для меня самое трудное. Мое чувство цвета катастрофически уступает чувству объема и пространства. Жаль, но сделать тут уж ничего нельзя, вот почему я должен работать в твердом природном камне, и, прежде всего - в мраморе. Но пока с ним скверно: привозной дорог, местный же - поделочный. Впрочем, серьезных попыток найти мрамор не было, еще не кончились возможности того материала, которым располагаю.

Меня радует то, что и без мрамора торсы получилисть в негативном пространстве. Первый - в симметрии, второй - винтом. В них странное единство аскетизма и чувственности, они действительно женственны, пластичны и музыкальны. Когда рубил их, сердце частенько замирало от страха, словно балансировал под куполом цирка: вот, вот расшибусь в лепешку. Как только вырублю из мрамора торсы и портретные композиции, можно считать, что будет выбор для первой официальной экспозиции.

Честно говоря, я уже сбился со счета, вероятно, есть около сорока вещей, хотя мне не хотелось бы этот термин пользовать. В этом мире вещественность обозначает нечто иное, нежели в России. Понятие вещи столь несимпатично моему сознанию, что, назвав так свой камень, я как бы объявляю его некую стоимость на рынке. Так оно, собственно, происходит, и мне не избежать этой участи, более того, самое страшное, по общему представлению, если в ответ на предложение не возникает спрос.

И все же мне хотелось бы сохранить свое отношение к камням как к предметам не столько материального, сколь духовного измерения.

Впрочем, выставка заставит заняться внешней стороной: придумывать композиции, плинты, резать, шлифовать, полировать, и всякой другой чертовщиной. Пока же я всячески ухожу от всего, что не работает самым прямым образом на мою пластическую задачу.

23 февраля 1979

Иерусалим

Дорогие, терзаюсь!

Каюсь, ужасаюсь бессердечию своему! Мои камни - оправдание ли они? Только они могут лечь на чашу весов. Твердый, твердейший камень иерусалимский, да мрамор взяли в плен меня, я в их власти.

Но вот вчера чаевничали с нашей Светой, и речь шла о том, что может случиться от происходящего в стране. И прошиб меня страх, утром заставил сесть за машинку. Только от одной мысли, что этот маленький ковчег, как выразился Миша Брусиловский, в котором мы все сидим, может оказаться неуправляемым, стынет кровь. Идет по телеку всякая хроника, не надо знать языки - жуть.

... А тут сейчас утро, умытое дождиком и обогретое солнышком. Перед окном - гористая Иудейская пустыня до самого Мертвого моря обрядилась в зелень, хотя нынче дождей почти не было. Но много ли надо колючке? Кинерет не наполнился, страна в тревоге.

Готовы еще три мрамора. Последняя работа не столько уж скульптурная, сколь ювелирная: печатка с двумя мордами, старцем и сфинксом, величиной в спичечную коробку. Четыре дня на прошлой неделе покоился этот осколок антика в моей ладони: он был с трещинкой, и я скоблил в глубину. Надо сказать, что возникла не только чисто пространственная глубина, но и та, ради которой елозишь по камню и глотаешь пыль: духовная, эстетическая.