Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

Мы - единственные из Мевассерета (ульпана), еще не побывавшие в Европе или Америке, не купившие новую машину, мебель т.д. Дело не только в профессиях, моих целях, но и в идеальном непрактицизме. Вот, скажем, Валя Брусиловская, все время будучи на стипендии (она учится на преподавателя при технионе в Хайфе), успела купить квартиру и новый автомобиль. Мы же теряли там, где даже закоренелые ротозеи не были бы беспомощны.

... Только на расстоянии мое обращение к скульптуре может казаться феноменом. Я шел к этому годами, а последние три года - каждое мгновенье.

Дорогой Итик, ты не волнуйся, особых препятствий нет: обычные, естественные на пути художника, слава Богу, без директивных мнений и решений. А что касается возраста, так это счет физической природе, но и в ней я еще не промах, извини за бахвальство. Мои друзья, ученики, помощники - люди моложе тридцати, это мой действительный возраст.

9 августа

Иерусалим

Дорогие, дорогой Фридрих, простите, задержался с ответом. Через несколько дней заканчивается мой первый в жизни месячный милуим - служба в армии, да еще какая - караульная. Знаешь ли ты, дорогой мой братик, что такое без подмены простоять на часах ночь, как сейчас, с 0.00 до 6.00. Сейчас только вступил и пишу втихаря под лучиком фонарика. После трех буду засыпать, а потому начну ходить около караулки-будки. Только одно утешает, что ты не попал в этот переплет. Мне осталось один-два, а тебе бы пришлось хлеще.

Сегодня будет тяжко: днем приезжали отец Михаил с Волохонским, пили всякие водочные изделия, а еще кофе, к тому же я не спал, за что буду расплачиваться тем, что столбы ходить будут чаще, чем обычно, протираешь глаза, нет, - стоят.

А все потому, что стучу я свой мрамор, предпоследний перед выставкой, а сплю только, когда падаю.

Все труднее становится писать, наливаюсь тяжестью. Кабы не два года на Голанах, то это был бы третий милуим, что невозможно представить. Просто, наверно, сбежал бы, как многие, ей Богу, совесть не замучила бы. Но теперь понял: бежать надо из-за детей. Страшно подумать, что их ждет эта самая армия.

А с другой стороны, вот приехал вновь отец Михаил, как сам говорит, хлебнуть воздуха, без которого в Америке уже было невозможно. Есть он такой у нас.

Вот сидели мы день и вечер на кухне, за небезызвестным столом бывшего приятеля моего Агурского, да Люся знай себе только блины на стол мечет, а разговор идет - и тонкий, и задушевный.

Подписал Руди Портной договор с Волохонским на издание книги стихов, вот и пили: за книгу; да за сан отца Михаила, - в большие люди вышел, и т.д. вот так и живем, без суеты, не без надежд на будущее, в котором важнее всего стать мне на ноги.

Простите за скудное послание, но жизнь моя - это камни, да эта проклятая караулка.

12 августа 1979

Иерусалим

Воскресенье, 03.20 местного времени. Дорогой Мишенька, ты, должно быть, досматриваешь последний свой сон, а я еще почти три часа буду с оным бороться, точнее, убью его занятием: путем начертания тебе письма при свете фонарика. Хотя занятие это, как и любое другое, почти преступно на посту часовому, коим я являюсь вот уже почти месяц. Это называется "милуим", мой первый, т.к. прежде был я затерян на Голанах. Это, конечно, расплата за счастливую Аркадию, в которой я жил.

... Увы, интеллигентный человек не может спать на посту. Выяснилось, что таковым я и являюсь. Это большое невезение. Мои сослуживцы покидают службу бодренькими, словно умытые утренней росой, а я, бедолага, волочу самого себя за шиворот.

Мужики тут считают не возраст, а сколько осталось милуимов. Все завидуют мне: только два, до пятидесяти пяти, но не спешат меняться годами.

Скоро, к четырем, на зорьке, начнут ходить столбы. Привык, но когда уж больно шибко начинают мельтешить, надо башку слегка огреть прикладом, - сразу, мерзавцы, как вкопанные. Восход здесь, над Иорданом, хилый. Поначалу полоска багрянца, затем шустро так из-за горы полезет медяшка солнца, и все тут.

... И все же каждый божий день я ковырял самый большой свой мрамор, он уже сыгрался, и, как следует быть - весьма драматичен. Это - острый, трагичный камень. В нем я одолел салонную слащавость мрамора полностью, да и задумана была пластика надгробия как некая форма пластического реквиема.

Остался еще один кусок мрамора, и состав выставки готов: будет более пятнадцати работ...

Дорогой Мишенька, продолжаю спустя полсуток. Немножко сна, остальное - работа, и вот я вновь на посту.