Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

5-го, в день Независимости, отправился я на перекладных, в ульпане не застал, уехали они на пикник. Тогда я поехал в старый Назарет - арабский, Нижний. Впрочем, название неточное. Город не внизу, - это огромная, словно кратер вулкана, воронка, как жерло гигантской пушки со спиралями нарезки, сплошными улочками, ступенями друг над другом. А на выщербленных краях этой пушки - глазницы храмов. Не очень ясно, отчего же именно здесь произошел выстрел в вечность, но верится безотчетно. Приветливые, улыбающиеся арабчата, вежливо переходящие с языка на язык, играющие на сверкающих камнях ступенек-улиц, точнее, переулочков, - открытые, обращенные в христианство и счастливые. Они, эти дети, заставляли смотреть в глаза им, всевидящие глаза мальчонки, назначенного от рождения. Этот знак - Назначения, на всем здесь, величавом и убогом, прежде всего на лицах, в этих темных, веселых глазах. И есть чувство: здесь я защищен, защищен рукой, надо мной простертой. Я ходил вверх и вниз по спиралям кратера, благодарный и счастливый. Так промелькнули часы почти молитвенного удивления: надо было возвращаться.

И вот передо мной эта парочка. Я смущен, во спасение вытаскивается водка: две бутылки "целевого", как мне сказали, назначения. Выпили, закусили тем, что Люся собрала в дорогу. У них ни копья, за неделю все наличность перегнали в дым, а денег в том ульпане нет. В апофеозе опьянения дружно двинулись в дорогу, и опять перекладные: Хайфа, Тель-Авив, в полночь - уже у нас и разговор до утра. И сразу оправдания, сразу обстоятельства: вот не хотел, да не оказалось фотографий на корешках виз и потому не рискнул и т.д. И тут же: ни одного лишнего дня не останусь: жиды, жиды, одни жиды... И тут же: уже подал документы на получение сохнутовской ссуды на покупку бытовых приборов, т.е. четырех с половиной тысяч. Поскольку на курево нет денег, решено прокурить оные, хватит на год. Но ведь тогда - ни Запада, ни вещей, без которых не прожить здесь. Уж если только - "дым отечества..." И так во всем: все уже ясно, все оценивается резонерским пальчикам. Запад и Израиль, что следует и следовало делать мне лично, алие целиком, Израилю и Америке, внушается. Что такое есть арабы и евреи и что такое справедливость, о которой он и явился напомнить. Идут цитаты. И опять: указующая, благородно-наставительная дидактика.

Мои постоянные гости и собеседники, получив разовую дозу, более не рисковали заходить. На третий день я захлебнулся и взвыл, когда мой гость, в связи с потасовкой на футбольном поле (смотрели вчера вечером телевизор), узнав от меня, что полгода назад был на поле убит ножом футболист, залился счастливым смехом: "Евреи убили еврея!" Я, взорвавшись до нелюбезности очевидной, пояснил, что здесь не навязывают ни себя, ни оценки.

Я представил информацию, накопленную за год, представил с возможной полнотой вариант и для Израиля, и для Америки: на их выбор. Однако же и этим возмутил.

Разумность решения, что поскольку Сашка не внял, мое дело - сторона, очевидна. Погубила импульсивность моя, сердечность. Мучался, как за себя. Он же - другой. Не было такого прежде.

И все говорит, говорит, заклинает: только пять месяцев, и вещь предстанет пред всем миром! Но ведь опять не повезло, надо посещать ульпан. И т.д. Только пять месяцев! К черту мысли о языке, работе. Нужны только сигареты, деньги на которые скоро будут. А через пять месяцев мир будет лежать у его ног. Увы! Не будет ни сигарет (и ссуды), не будет и вещи. И все они - жиды, выдумавшие иврит (негодяи), ульпаны (бюрократы), не дававшие деньги на курево (еще раз -жиды), загубившие надежды.

10 мая 1976

Иерусалим

Дорогой брат, сердечное спасибо за письмо, сразу потеплело на душе. Я очень, очень благодарен тебе. Отвечаю на вопросы.

Последнее письмо папы получил, в сущности, оно было прощальным и уже с того времени начала образовываться пробоина во мне, а когда пришла телеграмма, я уже был подготовлен к тому, чтобы на несколько недель наглухо задраить жалюзи на окнах и в темноте пытался зарубцевать рану. Я всегда вижу и слышу его совершенно отчетливо, хотя памяти здесь уже нет на что опереться, кроме самого себя. Часто замечаешь (с возрастом это заметнее), что в интонациях, движениях рук, в поведении живут и мама, и папа.

... Ты напрасно думаешь, что иврит не нужен, что он не может сравниться с русским или английским. Это не совсем так. Во множестве стран есть свой, весьма локально существующий язык, таким, скажем, стал сейчас прежде почти универсальный французский. Нет проблем, во всяком государстве жизнь идет на родном, а для внешней жизни почти все знают англит. Так и здесь, как бы ни владел английским, войти в жизнь глубоко невозможно. Конкретность моего мышления и полное отсутствие механической памяти очень мешают, но есть продвижение: медленную бытовую речь понимаю, но говорить стесняюсь.