Лев Африканский

Отмена моего пенсиона и призыв ко всеобщей резне: было над чем задуматься и лишиться всякого желания приветствовать восшествие нового Папы на престол. А также серьезно отнестись к идее переезда во Флоренцию, куда меня звал кардинал Джулио.

Я бы так и поступил, если бы не беременность Маддалены. Я снял для нас трехэтажный особняк в Понте. На последнем этаже была кухня, на втором — большая комната с моим рабочим столом, а на первом просторная спальня, двери которой выходили в сад. Вот в этой-то спальне одним июльским вечером и родился мой первенец, которого я назвал Джузеппе, или Йуссеф, так звали отца Мессии, сына Якова и султана Саладина. Моим восторгам не было конца. Маддалена посмеивалась надо мной, но ее пополневшее лицо сияло от счастья. Я часами не отходил от матери с ребенком, не в силах отвести от них глаз, когда она кормила грудью. У меня не было ни малейшего желания отправляться с ними куда бы то ни было, будь то во Флоренцию или Тунис, что мне было предначертано в этот год при весьма любопытных обстоятельствах.

* * *

Как-то раз я был в гостях у кардинала Джулио, незадолго до его отъезда в Тоскану, как вдруг к нему пожаловал один молодой художник. Звали его, кажется, Маноло, прибыл он из Неаполя, где снискал некоторую известность, и прежде чем вернуться домой, надеялся продать ряд полотен. Не раз случалось, что художник издалека приезжал повидаться с кем-нибудь из Медичи, поскольку любой, кто стучался в их дверь, мог быть уверен: его не отпустят с пустыми руками. Неаполитанец развернул несколько холстов, как мне показалось, не все они были равнозначны. Я рассеянно поглядывал на них, как вдруг вздрогнул. Один из портретов, который Маноло торопливо убрал, обратил на себя мое внимание.

— Могу я взглянуть на это полотно? — спросил я.

— Разумеется, но оно не продается. Я по ошибке захватил его. Оно заказано мне одним торговцем.

Эта округлость, этот матовый цвет лица, эта борода и улыбка ничем не затуманенного доверия к жизни… Ошибки быть не могло! И все же я решил проверить:

— Как зовут этого человека?

— Мессир Аббадо. Это один из богатейших судовладельцев Неаполя.

— Аббад ле Сусси! — довольно пробормотал я. — Когда ты его снова увидишь?

— С мая по сентябрь он обычно в отъезде, но зиму проводит в своем доме возле Санта-Лючии.

Взяв лист бумаги, я набросал несколько слов для своего товарища. И два месяца спустя Аббад уже прибыл в Рим, чтобы навестить меня. Будь это мой родной брат, я бы так не обрадовался ему!

— Когда мы расставались, ты лежал закованный в трюме, и вот ты в добром здравии и, по всему видать, процветаешь.

— Алхамдулиллах! Алхамдулиллах! Бог был великодушен ко мне.

— Не больше, чем ты заслуживаешь! Я свидетель тому, что и в худшие времена ты не роптал на Провидение.

Я был искренен, и все же меня распирало от любопытства.

— Как тебе удалось так быстро поправить свои дела?

— Благодаря моей матушке, да благословит Господь землю на ее могиле. Она всегда повторяла мне одну фразу, которую я запомнил на всю жизнь: еще не все потеряно, если у тебя есть язык. Меня продали как раба, закованного в цепи, но язык мой был свободен. Я верно служил купцу, давал ему советы, делился своим опытом ведения дел в Средиземноморье. Он заработал столько денег, что год спустя освободил меня и сделал компаньоном.

Поскольку я был удивлен, насколько просто все сложилось, он пожал плечами.

— Если ты однажды разбогател в одной стране, ты с легкостью сделаешь это и в другой. Наши дела ныне процветают. Алхамдулиллах! В каждом порту у нас по представителю, открыто с десяток лавок, которые я регулярно объезжаю.

— А случается ли тебе бывать в Тунисе?

— Я отправляюсь туда этим летом. Повидаю твоих. Сказать ли им, что тебе здесь нравится?

Я признался ему, что хоть и не нажил состояния, зато не претерпел трудностей, связанных с пленением. И вкусил в Риме подлинного счастья: во-первых, на моих глазах возрождался, опьянев от прекрасного, античный город, и во-вторых, на коленях любимой женщины спал мой сын.

Мой друг порадовался за меня и лишь добавил:

— Если однажды ты перестанешь испытывать в этом городе счастье, знай, мой дом открыт для тебя и твоей семьи, а мои суда доставят тебя так далеко, как ты пожелаешь.

Я сказал, что пока не хочу покидать Рим, и обещал Аббаду задать в его честь пир, когда он вернется из Туниса.

* * *