Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Борис входит, отвешивает легкий подзатыльник парнишке на диване и отнимает у него косяк. Затягивается. Альке смешно; ситуация ей кое-что напоминает. Борис включает свет и смотрит на Альку. Она понимает, что осталась в комнате одна – все гости уже тихо слились в прихожую, Миша стоит в дверях с растерянным видом. Алька первый раз видит медведевского брата – они с Мишей одного роста, у Бориса широкое умное лицо.

– Славка, а че они сбежали? Где все вообще? – Борис с ухмылкой кивает в прихожую. – Как раз бы по-семейному кино посмотрели…

Борис давит в пепельнице косяк.

– Расслабься, – советует он Мише. – Сходи, что ли, чайку поставь. – Борис неожиданно подмигивает Алевтине. Миша быстро исчезает в сторону кухни. – А марьиванну еще у тебя увижу – башку скручу-у! – орет Боря в коридор.

Данька медленно раскачивался на соловом Боливаре, Ваське в просторечии. Как из дончака Боливара образовался Васька, он не понимал, но, вероятно, так же, как из рысистого Анжара – Жора. Варвара с Помехи давала дельные советы; рядовой Иконников разложил костер и жарил сосиски на берегу реки Стрелки. Они медленно спускались к берегу – над водой летел плотный сизый туман. Вниз ложились мягкие, мертвые листья. Рядом слонялись стреноженные кони: старый седой Варяг, несколько экспроприированных Петровичем текинцев и вороная Зазноба с жеребенком. Варька приподнялась в стременах и заорала. Пугливо обернулась на Даньку. Тогда и появились цыгане.

– Перестань глумиться. Я очень прошу воспринимать меня всерьез.

– Да куда уж серьезнее, – вздохнул Вадик, с долей зависти и еще какого-то едва уловимого чувства глядя, как у Альки, слишком резко прихлебнувшей вина, потекла по подбородку розовая струйка. Сам он не пил – за рулем.

В тот раз они просидели до сумерек – это был первый день, когда Алька разрешила себе подобную вольность. После сырого подвала голова у нее кружилась даже и без сангрии: нежная зелень склона в солнечных зайчиках одуванов, сень недалекого кладбища и переплетающая внизу тугие струи небольшая и стремительная здесь река – все ловило ее в свои сети. Раскрасневшись, она что-то доказывала Терешонку; кажется, даже сдала ему часть своего внутреннего фильма, увиденного на остановке в Нежново. Говоришь, он книжки у тебя писал? – с легким необидным смешком заметил Вадим. – По-моему, это тебе стоит, такая фантазия пропадает. Ты не понимаешь, – горячилась Алька, – тем, что я есть – я в значительной степени обязана этому человеку. Вот я тебе нравлюсь, да? Не гримасничай, я знаю, что это так. Значит, тебе в каком-то смысле нравится он. Андреич заржал, ему пьяненько подхихикивал Ридли.

Слушай, Смирнова… мне Лажевский говорил, что ты странная, но такой роскошной шизы я не ожидал. Еще немного, и ты меня со своим пропавшим трубадуром в койку уложишь, при этом исключительно из возвышенных чувств! Впрочем, я даже склонен рассмотреть предложение, если ты тоже будешь участвовать…

Алька, даже не ощущая в себе особой злости, пнула его ногой, а затем еще слегка наподдала для верности – и поскольку она сидела чуть выше, то аспирант Терешонок покатился по склону прямо в веселую речушку Коваши. Она дернулась было спасать, но Ридли остановил ее жестом: не ссы, он трезвый, сам выберется. Давно мечтал посмотреть на что-то подобное.

Курчавый бородатый мужик выехал из-за деревьев и толкнул Варькину Помеху крупом рыжего тяжеловоза. Варвара ответила. Некоторое время они препирались; Данька нахмурил брови и мягко направил солового вниз, к пойме. Костер и Серегу Иконникова уже окружили пешие – то ли цыгане, то ли хачики, не разобрать. За деревьями одна за другой останавливались машины.

– Блядь, – тоскливо сказала Варька. Их прижали с двух сторон. С двух сторон, от воды и от дороги, набегали злые темные мужики. Хлестали цепями – кто-то резанул Помеху по коленям залитым свинчаткой шлангом – лошадь взвилась, забила копытами. Варя точно направила ее в обступающую толпу.

– Стоять! – испуганно заорал лейтенант.

– Чингис, к дороге! К дороге гони, там пост! – Варвара вертела головой, взглядом его искала. Данька приподнялся на стременах, разворачивая коня и одновременно пытаясь увеличить расстояние между собой и подползающими с двух сторон пешими; смотрел, как рядового Иконникова топчут в грязь ногами. Высокий парень в джинсовой куртке раз за разом опускал на спину Сереге тусклую тяжелую цепь. Суетливую толкотню, неловкое побоище освещало осеннее солнце; солнце цвета мягкой, густой платины. Тяжелые, узловатые ивы наклонялись к воде. Варвару стащили с лошади. Она рухнула на спину; и Данька сквозь зубы почувствовал ее резкий крик – будто птица пронеслась. Васька отступал, высоко выбрасывая копыта. Данька держался коленями: мой Боливар поднялся на дыбы, развернулся, неведомым способом лейтенант удерживался на его спине и слышал свой дикий, гортанный возглас. Мимо, закатывая голубые белки под надбровья, промчалась Помеха. Зазнобу и текинцев, забросив на шею веревки, тянули к дороге. Варьку тащили в кусты.