Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Город постепенно обмирает; приближается зима. Если верить в существование небесного зрителя, то он видит это пространство срежиссированным кое-как: с длинными пустынными планами по краям и нелепым мельтешением в центре. Медуза подбирает щупальца: на всех въездах-выездах стоят посты внутренних войск; за ними – огромная лесная страна. Камера-обскура с прорезью солнечного зрачка фиксирует мутную перевернутую картинку, урбанистический эскиз посреди редеющего черно-бурого моря. Огоньки поселков вдоль серой паутины дорог. Данька вытянулся на скамейке навзничь, смотрит в стенку: на ней отражаются конские тени.

Исторический Монсегюр вовсе не был городом. Это замок в отрогах Пиренеев, которым на излете альбигойских войн владело семейство Перейлей, комендантом крепости был сеньор Роже де Мирепуа. Мирепуа был вассалом изгнанного французами виконта Безьерского и пользовался временной безнаказанностью. У короля, а также у святой инквизиции и беспринципных дурковатых предателей вроде виконта де Фуа или графа Тулузского до Монсегюра просто не доходили руки.

– Вообще, надо писать заявление на имя главврача. – Вставила свои пять копеек сотрудница помоложе. Старшая посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

– И как думаешь, куда ее главврач пошлет? Невесту нашу… Спустя три года надумавшую жениха найти?

– Я не внезапно. Мне недавно только рассказали, что в то время сюда поступал неизвестный. Его рыбаки нашли на Финском заливе. Босого.

– Деточка, у нас таких каждый год. И босые, и обутые, и молодые, и старые.

Таким образом Алька и сменила профессиональный профиль – вместо художницы в университетской археологической экспедиции оказалась уборщицей в медсанчасти города атомщиков. Впрочем, в жизни бывают и не такие повороты. Ход этот ей подсказала та самая немолодая медсестра из приемного покоя, Светлана Сергеевна: убираться там будешь потихоньку, никто тебя дергать не будет, заодно сможешь и бумажки эти посмотреть. Так же быстро Светлана Сергеевна решила вопрос с жильем – у нее была дачка в садоводстве в пятнадцати минутах езды от городка, сама она наезжала туда только на выходные: посмотришь там за хозяйством, цветочки пополиваешь, да и лучше, когда кто-то постоянно находится в сезон на участке, тогда не залезут. А кто может залезть? – озадачилась Алька, не очень воспринимавшая себя в роли грозного сторожа. Ничего серьезного, – успокоила ее сестра, – бомжи иногда лазят да цыгане ищут цветнину на пустующих дачах, могут бак с летнего душа, например, спереть. Но они пугливые все, если кто в дому есть, то не суются.

Рабочий день начинался в восемь утра – надо было помыть лестницу, ведущую в подвал; это был, вообще говоря, основной ее фронт работ, самим подвалом никто особенно не интересовался, и она возилась там весь день, пару раз забегая поесть в больничную столовку или же вовсе довольствуясь водой, сникерсом и чипсами, купленными в ларьке. Вечером нужно было после отбоя в двадцать два ноль ноль еще раз намыть лестницу и успеть на последний автобус до садоводства. Дневные часы с десяти до десяти, вообще говоря, ей никто не оплачивал, устроена она была на полставки, но заняться в Сосновом Бору ей особенно было нечем – ни друзей, ни знакомых, поэтому она поначалу довольно редко покидала медсанчасть ради небольших прогулок, все остальное время посвящая своей задаче.

Мы все свободны и благоденствуем потому, что на нас пока никто не обратил внимания. Время оставило нас на потом; и это даже обидно. Так разглагольствовал друг Петя Мыскин в интернет-листке, а будущий лейтенант Ворон, а пока аспирант, – на семинарах перед студентами. Диктатура – это когда ни гу-гу, а демократия – когда надрывайся, сколько влезет: все равно никто не услышит. Для человека, выросшего на излете диктатуры, – когда машина не действует, но еще помнит свой изначальный ритм и внушает тебе опасное чувство собственной значимости, – положение муравья в барском салате очень, очень обидно. Верно, – склоняя голову к лэптопу, Данька соглашался с собой и Мыскиным. Так, без этих неуклюжих литературных упражнений жизнь моя с любой точки зрения выглядит не ахти: горе-любовник, специалист по старофранцузским стишкам. Единственное, что выделяет тебя из остальных и привлекает ненужное внимание – это способность выбивать в тире установленное количество очков, призывной возраст и симпатия к большим безобидным лошадям, которых никак нельзя на колбасу.

От стрелкового кружка у Ворона осталась мальчишеская страсть ко всяким опасным гаджетам: получив табельное, он тут же обточил надфилем уголки и ребрышки; пистолет стал уютным и обтекаемым. Сейчас Данька возился, цепляя колечко к защелке магазина – так перезаряжать удобнее. На манеже Варвара; тоже со своими гаджетами. Рычит на мальчика-тыкву, который плохо затянул подпругу.