Лесные солдаты

Звали девушку вполне современно, по-революционному – Октябрина. Октябрина Пантелеева. Отец у неё был железнодорожником. Поскольку паровозы он водил ещё при царе, то от господина императора получил дворянскую грамоту: хорошие машинисты тогда носили на плечах серебряные офицерские погоны и получали жалование большее, чем главы земских управ…

– А меня Сергеем зовут, – представился на прощание Игнатюк и протянул Октябрине руку.

Вот так и начала налаживаться их связь с райцентром. Октябрина хоть и не местной была, но всех знала и её, как учительницу, тоже все знали. Учителя в сельской местности всегда были на виду, с ними всегда все здоровались первыми, даже секретари райкома, не говоря уже о шишках попроще и пониже… Чердынцев, когда маленький солдат доложил ему об Октябрине, обрадовался очень – связь со здешним населением была нужна, как воздух.

А через несколько дней, когда группа Ломоносова пошла в очередной поход, произошла стычка с росстаньскими полицейскими – те внезапно выкатились из леса на санях, весёлые, с красными разгорячёнными лицами, вооружённые винтовками. Увидев на опушке разведчиков, заорали громко, сразу в несколько голосов:

– А ну, стой!

Ломоносов на случай всяких непредвиденных встреч специально проинструктировал своих подопечных, объяснил, как надо себя вести, если внезапно, прямо из-под земли, появится враг – разведчики стремительно разделились на две половины, одна половина ушла влево, другая вправо, – нырнули в снег и выставили перед собой стволы винтовок.

Стрельба была недолгой, полицаев будто ветром вымело из саней, испуганный конь на хорошей скорости понёс розвальни по дороге дальше, а полицейские – четыре человека, – остались чернеть на белом рассыпчатом полотне, впаянные в снег, будто подгорелая картошка.

– Жаль, лошадь убегла, – проводил сани долгим взглядом Ломоносов. – В санях могли продукты оказаться… Ладно. Забрать у убитых оружие, документы и – айда отсюда! Быстрее, быстрее!

Он увидел напряжённое восковое лицо Игнатюка, капли пота на широкой переносице и испуганные потемневшие глаза.

– Ты чего, Серёга?

– Меня, кажись, зацепило, – Игнатюк оторвал от телогрейки окровавленные пальцы.

– Ах ты, мать честная! – Ломоносов закрутил головой неверяще, ухватил себя за карман, он всегда таскал с собою перевязочный пакет: где он? – Как же тебя угораздило подсунуться под пулю?

– Не знаю, – Игнатюк раздвинул в улыбке вялые посиневшие губы. – Знал бы, где она пролетит – не подсунулся бы.

Ломоносов наконец нащупал во внутреннем кармане пакет, поспешно разорвал его. Крикнул через плечо – отвлекаться было нельзя:

– Ерёменко, друг, проследи, чтобы у полицаев забрали всё, что надо! – и вновь переключился на Игнатюка: – Ах, Серёга, Серёга! Но не тужись, кирюха, – он оглядел руку раненого, увидел, что телогрейка со стороны спины тоже продрана пулей, из отверстия торчит клок ваты, смоченный кровью, подбодрил: – Пуля прошла навылет, в теле не застряла… А что это, брат, значит?

– Что?

– Что заживёт на тебе всё, как на собаке. Через две недели снова сумеешь пойти в разведку.

Игнатюк не выдержал, застонал. Облизал горячим языком влажные, ничего не ощущающие губы:

– Как неосторожно я угодил под пулю… Вот не повезло…

– Держись, Серёга, зато в любви тебе повезёт! – выкрикнул Ерёменко.

– В любви везёт тем, кто проигрывает в карты. В одном проигрывает, в другом выигрывает, получается равновесие, – Ломоносов ловко перевязал раненого, затянул бинт на тугой узел. – Всё, Серёга, нам пора! – Он приподнялся на цыпочки – маловат всё-таки был рост у земляка великого учёного для командира разведки, выкрикнул зычно (а вот голос был хорош, настоящий начальственный голос, бас): – Уходим!

«Уходим». Сколько раз они уже произносили это слово – не сосчитать, похоже, оно стало главным в их языке… Уйти, спрятаться, нырнуть в пустоту, слиться с землёй, замереть, самому притвориться землёй – что за жизнь? Не нравилась такая жизнь Ломоносову, но делать было нечего, оставалось одно – терпеть.

Он ухватил Игнатюка за ремень, приподнял, с другого бока к раненому подскочил Ерёменко, помог подняться, и они устремились в лес.

А Росстани стрельбу услышали, мобилизовались быстро – из райцентра к лесу уже неслись двое саней с возбуждённо галдящими полицаями. Люди эти были напряжены, жаждали схватки, взметывали над собой винтовки, вскрикивали азартно. Ломоносов глянул в их сторону зло сощуренными глазами:

– Давайте, давайте… Встретим вас достойными гостинцами.

Они успели скрыться в лесу до того, как полицаи настигли их. На открытом месте, на опушке схватка – это одно дело, а в лесу – совсем другое, в лесу каждый пень становится защитником партизан, не говоря уже о заиндевелых стволах деревьев и поваленных лесинах, о высоких выворотнях, играющих роль брустверов и естественных преград, в лесу всегда найдётся, где укрыться, и куда, будучи самому невидимым, пальнуть. При этом врага уложить, а самому уцелеть.