Леонид Филатов

Леонидас зашел в ванную, выдул фляжку коньяку, фляжку просто коньяку, снял штаны и вышел в состоянии мало вменяемом, но как бы с благородностью во взоре и с благородностью, это самое… значит, куда ложиться, куда да как, как накрываться одеялом, всё там… И началась режиссура, то есть нас вот для этого и позвали, я понял, чтобы увидеть Станиславского в действии… да… метод физических действий в действии… что вот мы сейчас создаем эту кинематографию. Короче говоря, мы его туда затолкали, Лёню, я ему говорил реплики, и он чего-то говорил, говорил, говорил… потом попросил еще немножко выпить и еще говорил, говорил, говорил и что-то, это самое… Я понимал, что у него абсолютное ощущение сна, непонятности… Он вообще, не знаю… может, даже в первый… Они на Таганке были, конечно, где-то за границей, может в Болгарии. Но вообще то, что с ним происходит сейчас, он, конечно, не мог соотнести со своей жизнью. Вообще никак. Поэтому выпил еще немножко, от второй фляжки отпил и… довел до конца…

Вам и не снилось…

Кто заплатит за удачу

* * *

А на следующее утро снимать нужно было с утра… не днем, не, там, по КЗОТу, восемь часов перерыву, — с утра. С утра была сцена с похмелья, Б. К. с похмелья. И вот здесь я понял, какой великий вообще артист Филатов и какой грандиозный «угадалкин» я, чтобы угадать вот так вот Б. К., чтобы увидеть вот эту меру похмелья Б. К. в исполнении Леонидаса. Это нужно было, конечно, крайнее везение, просто крайнее везение.

* * *

Дальше мы снимали каждый день, очень скоро приехала самая главная колумбийка на белом свете… это с колумбийской… не придумать — это Таня Друбич… И мы стали снимать, жить-поживать и добра наживать. Добро мы наживали очень интересными способами. Во-первых, действительно, у каждого у нас была некая еще большая сверхзадача и цель — нажить добра. Тогда же ничего не продавали в России, в Советском Союзе же… какая Россия… в Советском Союзе. А оно, может, кстати, и хорошо. Ну я не знаю. Сейчас всё продают… да… а счастья нет. А тогда счастье все-таки бывало, я не могу сказать, что это было общество счастливых людей, но счастье бывало. И вообще все что угодно можно было принять за счастье. Сейчас нет. Сейчас можно купить все что угодно, вот вообще все что угодно, но все вместе похоже на какой-то детдомовский праздник… Вот… детдомовский праздник несчастных людей всех… нам всем выдали костюмы от Кардена. Вот представьте себе такое: детдом, в котором в обязательном порядке всем — и женщинам, и мальчикам — всем выдали от Кардена. И вот они влачат унылейшее, жалкое рабье существование, но в костюмах от Кардена. Все…

* * *

И, имея в виду, что мы будем жить-поживать и добра наживать, Лёня сказал: «Ребят, а мне не… — а ему тоже в гостинице выписали какой-то этаж, — Лёня сказал: — Мне там одиноко (а это сущность Лёни, очень серьезная сущность). Мне там одиноко и бесприютно в этом самом. Сережа, Таня, возьмите меня к себе». Это была странная просьба, потому что у нас вроде как был колумбийский медовый месяц. И у нас было действительно там три комнаты… там, это самое, но как, но как возьмите его… куда его взять к себе? Спальня была одна, кровать была одна. Куда его к себе взять? И там, значит, опять-таки наш друг и учитель из КГБ сказал: «Там у вас есть для прислуги одна комната. Спросите, может, он хочет там, для прислуги?» Он говорит: «Да, да, вот это то, что надо для меня».

* * *

Лёня был не просто антигламурен, он чувствовал гламур за версту, его начинало колотить от гламура, он ненавидел гламур. И он поселился в эту самую комнату для прислуги, и это, и эта комната для прислуги была практически внутри нашего с Таней номера. В этой комнате он, когда приходил, не раздевался, он снимал только ботинки, снимал носки, стирал их и ложился. Ложился в одежде и в одежде так лежал, что-то обдумывая. Обдумывал он, вероятно, как жить-поживать и добра наживать. Ну, мысли все заканчивались в тот момент. То есть они даже не начинались, потому что он, когда приходил, первое, что он делал, — он соединялся с… международной колумбийской службой и просил телефон Нины Шацкой — у них как раз роман был, тоже большой роман с Ниной Шацкой, который неминуемо двигался к женитьбе. Неминуемо. И добро нажить надо было еще обязательно, потому что еще и женитьба где-то впереди маячила. И он по этой междугородной службе говорил: «Алле, я Леонидас Филатофф, Леонидас, да, номер телефона, Москву, да, номер…» И оставлял заказ. И ложился на кровать, смотрел в потолок и ждал, когда ему ответят.

Голос

Голос

Голос

* * *