Леонид Филатов

И только-только я преуспел в этом вроде бы, так сказать, вообще главном и решающем для меня деле, как последовал звонок из Москвы. А что значит последовал звонок из Москвы? Мобильных телефонов не было, ничего никуда не следовало, а писались шифровки в посольство, посольство было нормальным советским посольством, на девяносто процентов состоящим из работников КГБ и, значит, разведчиков профессиональных, и там немножечко было дипломатов, подмешанных к этому делу. Вот туда, вот в посольство, пришла бумага: Кайдановский у вас сниматься не будет. Это было уже за несколько дней до начала съемок. Не будет у вас сниматься Кайдановский. Я говорю: «Что за бред?» А у меня был мой товарищ и очень хороший человек, по-моему, первый советник посланника и одновременно большой очень чин в КГБ в разведке, Саша его звали. И вот Саша мне говорит: «Старик, это шифровка. Я ее сам читал. Нет… По ней понятно, что он не будет сниматься». Я говорю: «Саша, да вы же все, вы можете сделать все что угодно. Вон смотрите, вы Латинской Америкой вообще управляете как хотите. Что, вы такую ерунду, как приезд Кайдановского, не можете обеспечить?» В нем ретивое взыграло, такое разведческое ретивое: ну, попробуем. Он попробовал, еще через день пришел, говорит: «Точно не будет, потому что Тарковскому тоже отказали». Вот такая была судьба у Кайдановского. Потом я уже с Кайдановским вместе, стали мы узнавать потом, позже, а что это такое было? Почему так его, за что его, так сказать, вообще страшно покарали? Вот интересно, знаете, за что? Абсолютно ни за что. Кто-то что-то не то стукнул, не то свистнул, и в результате, значит, ни у Тарковского, ни у меня Кайдановский не снимался. Я тогда Саше говорю: «Саша, ну тогда вот все, вся эта конструкция, немыслимая межконтинентальная конструкция стала рушиться на глазах, как песчаный домик».

Иванцов, Петров, Сидоров

* * *

Я говорю: «Ну тогда не нужно вообще этой никакой картины, потому что у нас все сверстано, все съемки стоят друг за другом, календарный план, все это Колумбия, стоит дорого, деньги не наши, а Альфонсо Лопеса Микельсена и его приближенных. Все это кончится чудовищным скандалом, и лучше отказаться, разумнее отказаться… Ну как я могу за три дня изобрести актера на главную роль, на котором вообще все держится?» «Хорошо, мы свяжемся с Центром», — сказал Саша. И Саша, связавшись с Центром, пришел ко мне еще мрачнее, чем ушел, и сказал: «Старик, даже не может быть разговоров. Ты должен за два дня изобрести актера, которого будешь снимать в сложнейшей роли. Это никакая не халтура, никакая не ерунда». Вот это все путало карты, и очень, так сказать, потому что я хотел снять человеческую картину. Были у меня такие пожелания к самому себе и к этой истории.

* * *

И я лег и стал в ужасе… у меня же нет ничего. Не было же тогда ни компьютеров, ничего, только память, только память и какие-то впечатления о России. И я понимал, что никакого иностранного артиста я взять не могу, потому что мне с ним каждый кадр общаться и жить. Я могу взять только нашего артиста. Я стал вспоминать в ужасе всех как-то вот так, лежа на кровати и глядя в потолок. Я помню этот ужас вот так. И я все надеялся, что потолок вдруг приоткроется, и оттуда выплывет облик того актера, которого я приглашу. Я говорю: «А если этого не пустят? — говорю я моему высокопоставленному и высокомогущему товарищу. — А если этого не пустят, то что будет?» Он говорит: «Этого пустят, потому что мы договорились, что ты можешь взять любого актера, только не Кайдановского». Вот времена были, да, веселые. Только не Кайдановского. И я на третий день вспомнил, что на Таганке… я его не видел никогда ни в спектаклях, нигде ничего не видел… кто-то на Таганке, по-моему Боря Хмельницкий, царство ему небесное, мне сказал: «Вот смотри, мы взяли парня одного, он — абсолютно белогвардейская внешность, он — абсолютно белогвардейская внешность». И я вдруг думаю: «Ой-ой-ой… это же белогвардейская внешность, то, что доктор прописал. Нужно вспоминать, кто же это, кто же это». И я вспомнил: это некий Леонид Филатов.

* * *