Леон

Магические способности вернулись через несколько дней – как если бы из шкафа, беспорядочно набитого всякой всячиной, вытряхнули все, перебрали, выкинули хлам, а ценное и годное вернули на полки в строгом порядке, так, что осталось множество свободного места. Я снова почувствовал себя великим магом, но уже с некоторой опаской, и не ошибся.

«Сердце», которое Микель выставил мне в дневник, оказалось первой и последней отличной оценкой. Я ничего не хватал на лету – Микелю приходилось повторять, и повторять, и снова возвращаться к пройденному. Будь у меня такой тупой ученик, я бы каждый урок начинал с подзатыльников и заканчивал поркой. А мой учитель терпел; второе, чему я научился у него, – если я чего-то не понимаю, значит, пойму завтра, и это нормально.

* * *

Мы занимались обычно на заднем дворе, между мангалом для барбекю и столиком для пикников. Двор был большой, места хватало.

– Что такое этически ориентированная магия, Леон?

– Это магия, различающая добро и зло.

Щелкали колибри в зарослях акации.

– В чем ее преимущества и недостатки?

– Большой расход энергии. Токсичная рефлексия. Меньшая производительность в целом. Зато устойчивость на пиковых нагрузках, эффективность в решающих, жизненно-важных ситуациях…

Микель подбросил спичку с темно-красной серной головкой. Я чуть напрягся, шевельнул губами – спичка загорелась, завертелась в воздухе, как бабочка с единственным огненным крылом, и невесомой шкуркой упала на кирпич, которым был вымощен двор.

– Опять слова? – осведомился Микель с таким видом, будто я на его глазах напрудил в штаны.

Колдовать словами – все равно что читать, произнося буквы отдельно, одну за другой. Так делают дети, которых неверно учили. Для мелких дел, вроде вызова белок, такая магия подходит. Для того, чего хочет от меня Микель, – не годится даже близко.

– Это рефлекторно. – Я опустил глаза. – Больше не повторится.

– Ладно, – он кивнул. – Грабитель напал на пожилую женщину и отобрал кошелек. Она умерла от сердечного приступа… – Он снова подбросил спичку. – Это добро?

– Зло, – ответил я, внутренне желая грабителю жестокой судьбы. Спичка загорелась над самой землей, окуталась пламенем и превратилась в лягушачий череп. У меня зачесались глаза и кончик носа. Я чихнул несколько раз подряд; череп (не мой, лягушачий) рассыпался пылью и исчез.

– Так, – Микель дождался, пока я прочихаюсь. – Сыновья погибшей поймали негодяя и шесть часов пытали, прежде чем убить… это добро?

Подброшенная спичка упала с тонким звоном, как иголка. Целая, не сгоревшая.

– Сложный вопрос. – Я вытер слезы и сопли, для этого у меня в кармане всегда имелась упаковка бумажных салфеток. Аллергия во время магических упражнений – несомненный признак неточности или ошибки.

Микель молча подбросил еще одну спичку. Я задержал дыхание – и спичка повисла в воздухе. Просто зависла, и даже порыв ветра не смог ее сдвинуть с места.

– Это зло, – я угрюмо посмотрел на Микеля. – Должна свершиться справедливость. Преступника следует судить по законам его страны, учитывая все обстоятельства…

– А если по законам этой страны убийце положены шесть часов пыток?

– А если он грабитель, но не хотел быть убийцей?

– А если это твоя мать?

Спичка загорелась прямо в воздухе, едва я коснулся ее взглядом – без единого слова или формулы. И наконец-то упала.

– Во-от, – протянул Микель, довольный. – Сейчас ты сделал почти идеально. Твоя воля – это власть в чистом виде, освободи ее. Не задерживай дыхание, не напрягайся, расправь плечи. Это твой собственный родной талант, доверься, он не подведет… Справедливость – добро или зло?

– Добро, – я даже не задумывался.

– Помиловать осужденного преступника – зло или милосердие?

– Милосердие, – я сглотнул, вспомнив эшафот под окном.

– Разве милосердие не входит в конфликт со справедливостью? – Полетела спичка. Я проследил за ней взглядом. Спичка, невредимая, упала на кирпич и подпрыгнула, будто кузнечик.

– Может ли справедливость быть злом? – Микель бросил еще одну спичку.

– Нет.

– А милосердие?

Спички летели одна за другой, и звенели, падая на кирпич, или у меня в ушах звенело от напряжения. На десятой я не выдержал и прошептал заклинание, и спичка вспыхнула сразу целиком.

– М-да, – протянул Микель. – Ладно бы ты не мог… Но ты же можешь! Я отлично вижу! Ты в ответе перед своим даром, а обращаешься с ним так, будто это мешок картошки!

Он говорил – и раздражался все сильнее. Микель, при всем своем могуществе, умел переживать сильные эмоции и почти не скрывать их; наверное, потому, что мой дед, чье имя я дал учителю, таким и был.

– Микель, – я вздохнул. – Я… очень устал сегодня на переговорах.

– Переодевайся в спортивное, – приказал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Отдохнешь.

* * *

Вот такие повороты я по-настоящему не любил.

– Микель, можно, я вместо спарринга поколочу грушу?

– Околачивать груши ты и так отлично научился. – Он зашнуровал на мне перчатки. – Давай, не отлынивай.

Под первый джеб я успел нырнуть. Второй кросс получил вскользь – по уху. Очень больно. Ужасно обидно. Я знал, что туда-то Микель и метил.

– Сейчас добро или зло?