Леон

– Может быть, – она улыбнулась. – Я не выбирала, в каком мире родиться.

Принесли наш заказ, мы молча взялись за еду, и я мысленно поблагодарил Герду: что она так спокойно, с достоинством, рассказала про свой родной мир жестокости и абсурда. И еще – что она выбрала для меня блюдо, по вкусу сравнимое даже с гамбургером. Это была тонкая горячая лепешка под слоем запеченного сыра, овощей, мяса, и вкус показался мне знакомым, только забытым: будто у меня где-то когда-то было хорошее время, и там я только и делал, что вкусно и с удовольствием ел.

– Пиццу тоже нельзя все время заказывать, – Герда будто спохватилась, глядя, как я пожираю лепешку. – Это я тебя так… балую немного. Чтобы подбодрить.

Я проглотил последний кусочек:

– А сейчас? Ты поёшь для рыбы?

Она помотала головой, промокнула губы салфеткой:

– Видишь ли, мне так неудачно отрубили голову, что повредили голосовые связки. С тех пор я не пою… И вообще не умею, например, того, что умеешь ты. Я могу быть кораблем и ходить между мирами. Все.

– Ну, это немало, – пролепетал я. – Хотел бы я ходить между мирами…

– И что бы ты сделал? Вернулся домой, а они тебя снова на эшафот?

– Нет, я был бы умнее, – сказал я. – Я бы спрятался, скрывался от стражи, а потом… Нашел бы того человека. И совершил бы с ним справедливость. Потом, конечно, пошел бы к мэру и потребовал, чтобы приговор был отменен, честное имя Леона Надира восстановлено, и его семью никто не смел упрекать. Но это так… дополнительно. Справедливость важнее.

Герда смотрела на мои руки. Я проследил за ее взглядом; в правой я сжимал мертвой хваткой столовый нож. Пальцы стиснулись непроизвольно.

– Ты никогда раньше не видел этого человека? – спросила Герда задумчиво. – Как его хотя бы зовут?

– Понятия не имею. Зато он про меня все знает отлично. Правда, в нашем городе меня все знают, из-за магазина…

Голос мой дрогнул. Так бывает, когда вспоминаешь родные места, куда больше нет возврата.

– Микелю все равно, как к нему приходят ученики, – снова заговорила Герда. – Его миссия – раскрывать талант. Любой ценой.

– То есть для тебя он тоже Микель?!

– Нет, я дала ему другое имя. Но знаю, что для тебя он Микель.

– А для тебя?

Она серьезно помотала головой:

– Это наше с ним дело. Когда-нибудь узнаешь, я проговорюсь. Но всему свое время.

Всему свое время, повторил я себе и перевел дыхание.

– Сколько у него имен?

– Сколько дали ученики.

– А учеников у него – ты и я?

– Бессчетно, – сказала она без улыбки. – То есть буквально нельзя сосчитать. Он же бессмертный. Ученики – нет.

Шумела вода в фонтане, и нахальные воробьи лезли прямо на стол.

– Герда, а ты видела других учеников Микеля?

– Ну… некоторых. Когда ходила по океану во фрахт. Понимаешь, миров ведь так много, и все его ученики разные, он учит каждого сообразно наклонностям, – последнюю фразу Герда явно повторила по чужим словам. – Нам повезло, что мы с тобой похожи…

Она наконец-то снова улыбнулась, и заиграли ямочки на щеках.

– Слушай, а его настоящее имя… он его… прячет среди придуманных? Так?

– Все его имена настоящие. И ничего он не прячет.

– А… что случается потом с его учениками? – спросил я, преодолевая нервную дрожь.

– Они занимают единственно верное место в системе миров, – Герда говорила, будто удивляясь, что я такой ерунды не знаю. – Место предназначения, где талант раскрывается полностью.

– Его ученики – добрые или злые?

Ее снисходительный тон сменился покровительственным.

– Ах, Леон, тебе так много предстоит еще узнать…

Она поглядела на солнце, давно повернувшее к вечеру, и решительно поднялась из-за стола:

– Надо ехать. Микель велел привезти тебя на берег перед закатом.

Перед закатом

В машине я нервничал, все попытки Герды успокоить меня отвергал, она сдалась, замолчала и включила местную музыку. Мне неожиданно понравилось – мелодия и текст мягко, завораживающе повторялись, будто вводя в транс. Пелось о том, что сладкие мечты заставляют путешествовать по множеству морей, где каждый чего-то ищет, в этом звучала жесткая неизбежность, но слышалась и надежда. Поддавшись ритму, я немного расслабился; широченная дорога была как масло, без единого булыжника. После очередного поворота я увидел огромную штуку, зависшую в небе, и опять струсил.

– Дирижабль, – сказала Герда, успокаивая. – Никакого в нем смысла, только реклама.

При въезде на берег мне сделалось тесно – столько здесь было людей и машин. Но Герда потащила меня дальше, я увидел песок и волны и опять поразился.

В моем городе берег был узким, галечным, со множеством построек, причалов, с древней крепостной стеной и старыми аркбаллистами. Такого простора, как здесь, там не было и быть не могло. Даже волны в сравнении со здешним прибоем показались бы мелкими.

А эти волны шли и шли, подчеркнуто-лениво, начинаясь чуть ли не от горизонта, и не обрушивались на берег – накрывали его тяжело и властно, а потом отползали, будто край тяжелого одеяла, обнажая мокрый песок и груды бурых водорослей.