Леон

Канал, по которому мы шли, казался густонаселенным и в то же время игрушечным. И у самой воды, и выше на холмах стояли дома – двухэтажные, трехэтажные, с огромными окнами и террасами. Вдоль берегов сновали лодки, парусники, незнакомые глазу суденышки, а впереди по курсу помещался, кажется, центр большого поселка – дома там были цветные, один ярко-розовый, другой светло-желтый, третий синий, и над ними белый маяк с голубой каемкой. Мое чувство, что я попал в ящик с игрушками, превратилось почти в уверенность.

– Нравится? – спросила Герда с такой радостью, будто сама все это построила.

Я встал, чтобы получше разглядеть. На берегах было людно: я видел мужчин и женщин, прогуливающихся по набережным, гребущих в крохотных лодчонках, просто сидящих на берегу. Почти все они были одеты вроде меня сейчас – в коротких штанах и открытых рубашках, мужчины и женщины, молодые и старые. Ну что же, по крайней мере, в меня не будут тыкать пальцами…

Герда невозмутимо вела корабль, и больше не казалась ни высокомерной, ни злобной, ни даже деревянной. Я снова решился заговорить:

– Герда… кто ты такая?

– А зачем тебе возвращаться, Леон? – Она не смотрела на меня, только вперед, и руки уверенно лежали на штурвале. – Я так поняла, тебя там собирались казнить…

– Пусть бы лучше казнили.

– Нет, не лучше! – Она обернулась на секунду, покосилась внимательным карим глазом. – Вообще не лучше, это очень противно, когда стоишь на эшафоте, колени подгибаются, от палача воняет чесноком…

Она оборвала себя, будто спохватившись, и снова уставилась вперед, где кружились чайки над водой.

– Ты что, – сказал я, потрясенный. – Тебя что, тоже… хотели казнить?!

Она повернула рулевое колесо и приняла чуть вправо, и совсем рядом пронесся маленький хищный челнок, тоже без парусов и весел, но такой быстрый, что волна от его хода заметно покачнула нашу яхту.

– Неохота вспоминать, – отрывисто призналась Герда. – На самом деле меня казнили, но давай об этом как-нибудь потом.

Волосы, собранные на затылке, открывали ее шею, тонкую и беззащитную с виду, и я представил себе все будто воочию: и палача в красной накидке с топором, и плаху, и эту тонкую шею с рядом выступающих позвонков…

Мои босые ноги замерзли, хотя вокруг было тепло, как жарким летом.

– Ты смотри по сторонам, – она повеселела, видно, придумала, как изменить тему. – Не удивляйся… Или, наоборот, удивляйся, тут будет много для тебя удивительного. Здесь творятся чудеса, ты еще поймешь, как тебе повезло!

Она широко обвела рукой берега и постройки, паруса и мачты в отдалении, и, будто повинуясь ее жесту, из-за зеленого холма взлетела железная птица с неподвижными острыми крыльями. Я разинул рот. Крылатый силуэт тяжело, но очень плавно направился вверх, до моих ушей донесся негромкий гул, и прежде, чем я успел проводить его взглядом, из-за холма поднялся другой, еще больше. Я инстинктивно пригнулся.

– Там рядом аэропорт, – сказала Герда. – А это самолеты. Они не опасны, это просто повозка с крыльями… Теперь представь, сколько ты чудес увидишь, а?!

– Мне не нужно ваших чудес, – сказал я и выпрямился, красный от унижения. – Я хочу вернуться домой! У меня есть семья и долг перед семьей. Есть свое дело. И у меня есть репутация… была, пока твои работорговцы ее не порушили!

– «Мои работорговцы»?! – кажется, мне удалось ее задеть. Раньше она говорила мягко, как с придурковатым ребенком, а теперь по-настоящему разозлилась. – Ты вообще думаешь, что несешь?!

Я оскалился, почувствовав слабину:

– Твой хозяин выдал ему банковский вексель! Он меня купил! Если это не работорговля, то я потрошеная рыба!

Говоря, я снова приложил ладонь к тому месту, где помещалось сердце: удостовериться, что потрошить-то меня потрошили, но не выпотрошили.

– Ты ничего не понял, – сказала Герда неожиданно спокойно. – Работорговец был только один, и он твой, а не мой, он из твоего мира. Тебя не купили в рабство – тебя, наоборот, выкупили на свободу. И он мне не хозяин, он мой учитель. И может стать твоим учителем, если ты очень постараешься и тебе повезет.

– Мне уже повезло, – я чуть не поперхнулся собственной желчью.

У пристаней полно было судов и суденышек, с мачтами и без мачт. Гладкие бурые тюлени лежали на пирсах, не обращая внимания ни на людей, ни на чаек. За рядами кораблей виднелась набережная; мы подошли почти к самому маяку.

– Ты понятия не имеешь, как устроен мир. – Герда ловко провела наше судно в узкий коридор между чужими бортами. – Я тоже такой была.

* * *

Все, чем торговали в этом трактире, было нарисовано прямо на стене, и я оценил отличную идею – не надо гадать, чем тебя здесь накормят, достаточно ткнуть пальцем.

– У меня нет денег, – сказал я Герде.

– Не в деньгах счастье, – отозвалась она, и я даже не понял, издевается или нет.

Есть мне не особенно хотелось. Я указал на первую попавшуюся картинку – круглый бутерброд с мясом и овощами, сел за столик на террасе, в тени, и стал смотреть на улицу.