Леди мэр

Когда-то это еще не замощенное место называлось «бережок», потом «пятачок», потом «Брод», то есть «Бродвей», откуда гоняли доморощенных стиляг, сейчас эта площадка никак не называется, просто когда говорят: «Пошли туда…» — все понимают, куда именно.

Считается просто обязательным, чтобы молодая мамочка вывезла своего первенца в коляске на обозрение. Впрочем, и пожилые сомовцы, приодевшись, тоже не оставляют площадь вниманием. Тут же не одна семья зачиналась, с хихиканья и взаимного еще дистанционного обнюхивания.

Постоянных торговых точек тут нету. Просто по выходным начинается массовое перемещение тележек и лотков с мороженым, выпечкой и прочим с вокзала и всей набережной.

В открытую торгуют только бутылочным пивом с картонными стаканчиками.

Все, что покрепче, распивается в темно-зеленых густейших кустарниках, которыми площадь обросла мощно и давно, как волжский шкипер бородою.

Дотемна по Волге ползают оба прогулочных теплоходика. Можно даже на острова за день сгонять и вернуться засветло.

Ну и конечно по таким дням Лыков стягивает всех своих ментов к месту скопления народонаселения и бдит сам, наблюдая за обстановкой с порога мэрии, обычно парадный и даже в белых перчатках, для форсу.

Обычно тут часов с четырех дня играет вальсы, полечки и даже кое-что из попсы объединенный пожарно-ментовский духовой оркестр, инструменты для которого, кстати, закупил от своих щедрот Фрол Максимыч Щеколдин, то есть все подавалось именно так, это он местный малый бизнес уговорил раскошелиться…

Но раз в месяц Артур Адамыч выводит на люди свою гордость, то есть наш народный хор. Как бы остатки некогда могучей художественной самодеятельности. Хор здоровенный, по старой памяти считается почетным постоять в нем хотя бы на подпевках. Единственная проблема — мужские голоса. Кончаются они в Сомове. По причине отсутствия нормальных мужиков. Хористки из престарелых, в дополнение к своим кокошникам и сарафано-кофтам, нашим мужикам даже косоворотных рубах нашили, из атласа цветного, с вышивкой по вороту, перламутровыми пуговочками и кушаками.

Не сработало…

В такие дни Артур Адамыч напряжен, нервен, никого не видит и ничего не слышит. К хору он относится более чем серьезно.

Кстати, длинный смокинг, скорее фрак, доставшийся мне от Сим-Сима, мы ему все-так всучили, ушив брюки с лампасиками и убрав лишнее под мышками. Крахмалку с пластроном и новой «бабочкой» просто купили. Но ни одни лакировки на его ножищи не налезли, они у него больные, в каких-то старчески разросшихся суставах, так что мы уговорили нашего Бетховена на обычные осенние боты из войлока. И удобно, и прилично.

Так что нынче наш Адамыч может по дирижерской форменке и самому Ростроповичу вставить. Носится по площади с белой косматой гривой, весь благородно-тощий и черный, как такой музыкальный ворон-воронович…

Хористы уже нагородили мостков из табуреток, досок и прочего, в два уступа.

Агриппина Ивановна шепчет мне:

— Седня за тебя петь будут, Лизавета. Адамыч объявит.

Карловна, потрясенная могучими объемами наших солисток (из каждой щедрой на телеса тетечки можно легко выкроить три таких фитюльки, как Элга), щелкает фотоаппаратом.

Кыська с девчонками тоже при нас.

Погода в предвечерье удалась обвальная. Абсолютно штилевая Волга залита закатным жидким золотом. На фарватере автоматика уже включила бакены, на которых расселись ленивые чайки, и огоньки их красиво помигивают в гаснущем дне.

Я озираю окрестности и с удивлением отмечаю, что на площади нет никого из щеколдинских.

Как будто им кто-то приказал сегодня на люди не выходить.

Артур Адамыч уже начинает распевочку, стоя с камертоном перед хором, и хористы еще вразнобой пробуют голоса: «Вече-е-ерний звон… Гм… Гм… Как много дум… Кха-кха…», когда происходит что-то непонятное.

На площадь со стороны московский трассы выруливает в двухместном лакированном кабриолете с откинутым верхом, озираясь, некая фигура, по которой совершенно не понять поначалу — парень это или девица. Потому как, если судить по зеленому косматому парику, мешкообразному балахону с разрезом на бедре до пят, это все-таки девушка. Но по густой волосне в вырезе балахона и полосатым слаксам в обтяжку — это в какой-то степени мужик.

Вместо цифр на номере написано одно слово «ЖОРИК». Фигура, не обращая ни на кого внимания, вылезает через борт из кабриолета, что-то спрашивает у Лыкова, и тот направляет ее в мэрию. В мэрии сегодня дежурит Степан Иваныч. Главный по Сомову нынче.

Девчонки мои почему-то чумеют на глазах и, отойдя от меня подальше, начинают перешептываться.

— Чего это за пугало? Из цирка, что ль? — удивляется Гаша. — Кыся, сбегай к отцу-то… Спроси там…

Кыська стрелой уносится в мэрию.

Мои девчонки, бледнея и краснея, извлекают подмазочки и начинают беспощадно раскрашиваться.

Кристина вылетает из мэрии как из пушки и несется к нам. Глаза у нее квадратные.

— Ой, тетя Лиза! Это же они! Они! Вот не думала!

— Кто — «они», солнышко?

— «Крейзи догс!», «Крейзи догс!» — задыхается она.

— «Сумасшедшие собаки»? — машинально перевожу я.