Леди мэр

— Псы, Лизавета Юрьевна! Псы! — снисходительно растолковывает мне, темной, Зинка-Рыжая. — А я думала, у них гастроль в Польше.

Через минуту я врубаюсь в информацию: «сумасшедших бобиков» в целях поднятия популярности кандидата в мэры Зиновия С. Щеколдина зазвала в Сомово именно на сегодняшний вечер его команда. Но их зеленоволосик не нашел. В их штабе почему-то никого нету. Там вообще все закрыто.

Однако оказывается, эти самые «Крейзи» еще раньше потребовали стопроцентную предоплату, налом, и Серафима им все, до копейки (или цента?), отстегнула.

Ансамбль вот-вот пришлепает в полном составе и грянет тут, на радость нашим неполовозрелым сомовцам.

Степан Иваныч сейчас пытается объяснить их главному, что нужда в их концерте отпала, но главный подозревает крупный подвох, боится, что в случае неисполнения контракта с них слупят неустойку или просто потребуют вернуть бабки.

И заявляет Степан Иванычу, что они приперли из Москвы вкалывать, он в гробу всех видал, непосредственно в белых тапочках, и плевали они, что какой-то там кандидат отсутствует.

Их дело — отбарабанить свое…

А там хоть трава не расти!

Пока я все это выслушиваю, на площадь с ревом выруливает раскрашенный всяческими граффити бортовой грузовик величиной с баржу. На прицепе он волочет обычный дачный трейлер.

Оказывается, «Крейзи» моторизованы — будь здоров! И минуты не проходит, как отваливаются высокие борта грузовика, образуя концертную площадку, на которой уже выставлены мощные инструменты, преимущественно на электронике. Автоматом выдвигаются шесть штанг, на которых закреплены плоско раскрыленные, сверкающие металлом динамики. Похоже, что на площади села летающая тарелка со свихнувшимися и впрямь инопланетянами.

Из мэрии вылетает зеленоволосый, оглядевшись, выдергивает картонного Зюньку со своего места, зажимает его под мышкой, мощным прыжком возносится к микрофону, сдирает с себя балахон, оставшись с оголенным цветно-татуированным торсом, и, обняв картонного Щеколдина, орет хрипло:

— Здорово, придурки! Хеллоу как бойз, так и герлы! Голосуйте за этого плоского кретина! «Крейзи догс» — за него! Мы врубаемся! Бадли-дадли! Фигли-бам!

Динамики взрываются как фугасы. Из трейлера выскакивают две малоодетые девахи в клаптиках лайковой кожи и еще один парнишка цвета растворимого кофе величиной со шкаф, похожий на Кинг-Конга. Но в оранжевых плавках. На его запястьях, щиколотках и поясе мигают разноцветные электрохреновины. В небеса над памятником Ильичу вонзается узкий луч зеленого лазера.

Почти вся площадь, и все мои девчонки тож, с восторженным визгом и ором ломятся к грузовику.

От ритма и барабанной осыпи содрогается Сомово.

Несмотря на то что этим чудикам на Зюньку было глубоко начихать, заработали они как динамо-машины и погнали программу, не переводя дыхания.

Между прочим, голосина у этого типа в зеленом парике оказывается классным…

Да и остальные тоже пашут на все сто…

— Матерь божья! Из какой же клетки этих обезьянов выпустили? — охает тетка из хора прямо над нашей головой. — Адамыч! Блин! А мы че молчим!? Это ж наш день. Не переорем, что ли?!

Бледный Адамыч, встрепенувшись, поднимает палочку.

Поначалу хора не слышно, но, удивительное дело, нормальные голоса становятся все слышнее и набирают колокольную мощь.

— «Вечерний звон… Вечерний звон…»

Между прочим, я вдруг замечаю, что и сама пою про этот самый звон, да и полплощади поддерживает своих.

Даже Лыков завелся и орет «В краю родно-о-о-ом…» с порога мэрии.

Битва гигантов…

Колизей…

Ну, по крайней мере, шапито.

В общем, бой в Крыму, все в дыму!

Никто никому и не собирается уступать.

С одной стороны залпами лупит «Бадли-дадли!»

С другой отстреливается «Вечерний звон».

И это до писка всем нравится. Хохот гуляет по площади раскатисто и неостановимо.

Но тут Гашка настораживается и дергает за рукав меня:

— Погоди ты… Что это?!

Я прислушиваюсь.

Почти неслышимый еще острый звук флейты вонзается куда-то в мозжечок.

И тут, приближаясь к нам по улице со стороны вокзала, гулко, мощно и слаженно ударяют маршевые барабаны. Рявкают медные трубы.

«Крейзи» тормозятся первыми, не понимая, что происходит.

Хор в полном обалдении умолкает сам.

На площадь, чеканя шаг, первым вступает роскошный офицер-тамбурмажор, вскидывая свою золоченую хоругвеобразную булаву в конских хвостах и эмблемах.

Да и сам он, гренадерского роста, в аксельбантах и сдвинутой к носу парадной фуражке, прекрасен и грозен.

И как бы говорит всем своим видом сомовским аборигенам: «Нет, суслики, это вам не хухры-мухры! Это армия!»

И хотя плотным отлаженным строем за ним движется самый обычный военный духовой (потом я узнала, что из округа) оркестр, у меня почему-то холодок пробегает по загривку.

Все умолкает.

Разом.

Кроме них.

Их мощного и победного марша.

Единственное, что я еще слышу, — это как обалдевший Лыков говорит сам себе:

— Мамочка моя, роди меня обратно! А это еще откуда?!

Лохматик подходит ко мне из-за спины и крепко берет за руку. Я его уже узнаю не глядя. От него всегда пахнет больницей.

— Пошли, — говорит он негромко.

— Куда это?

— Пошли, пошли.