Леди мэр

Это потом, когда конец щеколдинских был близок и я в очередной раз висела на волоске между удушением и смертью от отравления пищепродуктами в очередной камере, мне было открыто, что начиная с девяносто третьего года из своих прибылей наши (и не только сомовские) табачные короли уже запросто могли застроить набережную Сомова мраморными Тадж-Махалами, усадить всех пенсионеров в «мерсы», воздвигнуть концертный зал с органом для Артура Адамыча и даже отправить на бесплатную учебу во всякие Кембриджи и Оксфорды половину пацанов и пацанок из наших слободок и даже окрестностей…

Я по корпорации «Т» знаю: большие деньги любят тишину, громадные деньги — мертвую.

Да никто из наших нормальных горожан толком и не представлял, какую мощь, всесилие и бесстыдство несут в себе банковские счета с девятью или двенадцатью нулями. Деньги для наших — это то, что в сумке или кармане. На что можно купить хлеб, колбаски, полбанки и приличные колготы…

Все остальное — цифры.

Тогда же мне было открыто, что в тихом мозговом центре в Москве, который пас Захара Кочета, всерьез обсуждалась возможность покупки некоей Л. Туманской (она же Басаргина), определялась сумма, то есть чего я стою в денежно-банковском эквиваленте, и даже решалось, а не двинуть ли меня опосля покупки всеми силами в градоначальницы, отшвырнув всю эту клоунаду с Зюнькой. Однако сей проект был отвергнут.

По причине моей полной непредсказуемости, несерьезности и идиотского отношения к собственному светлому будущему.

Однако подозреваю, что главное было не в этом.

Эти типы до последних дней были уверены, что за мной маячит могучая корпорация «Т» и меня, в роли крякающей про демократию и социальную справедливость уточки, в Сомове подсадил именно он, мой несравненный, обожаемый и беспощадный…

Сим-Сим, словом…

И в свой ухоженный и щедрый, густо произрастающий валютной зеленью огород этого козла они допускать не собирались…

Ни про что это в ту ночь, когда я уселась на Карловну на дедовом диване, я и не подозревала.

Но поворот начался именно с нее.

Именно она, со своей арифметической безупречностью, железной логикой и стальной дисциплиной, взяла в руки, не задумываясь, нашу трепливую и, в общем, безалаберную шарашку и в пару дней соорудила настоящий штаб…

Ну не без меня, конечно…

Лохматов выкинул штуку — заказал в Москве и установил на площади перед мэрией мое фигуристое цветное фотокартонное изображение в полный рост. Меня поставили прямо перед носом Зиновия.

Я поржала, но сама себе понравилась.

Что-то там было как от Минина, так и от Пожарского.

Ну и от манекенки с рекламы нижнего дамского белья тоже. Правда, белье было скрыто под маленьким черным платьем. Но ножек своих я не скрывала.

Такая решительная полувалькирия.

И указывала мстительным перстом прямо на окна щеколдинского кабинета в мэрии.

Из словес было только: «Кто ответит за все?!»

Понимай, как знаешь…

Мы поставили возле манекен-макета пацаненка с «поляроидом», и он делал снимки потенциальных избирателей.

Первым в обнимку со мной, пока еще картонной, снялся Гоги. Между прочим, с букетом цветов и бутылкой хванчкары. Как будто мы с ним на пикничок собираемся. На острова, значит…

Мне передали, что пиарщик Петровский не смеялся, он задумчиво сказал:

— Как же быстро она учится.

Помню тот вечер, когда впервые на нас заработала статистика…

Мы же понятия не имели, кто может быть за нас, а кому мы и на дух не нужны…

К осени из отпусков в школу подгребли учительши, и Нина Васильевна подтащила в дедов кабинет резервы. Пришли две лохматовские операционные медсестры, еще кто-то.

Кыська сидит на кофемолке и кофеварке.

Принтер выщелкивает листовки с моей программой.

Я напираю на «Долой бедность!»

Нина Васильевна и Лохматик сверяют списки избирателей. Карловна невесомо порхает пальчиками над клавиатурой компьютера.

— Кто там у нас еще по слободе, Нина Васильевна? — чешет затылок Лохматик.

— Суржикова. Евпраксия Ниловна.

— Померла. Вычеркиваю.

— И Золотухина. Марь Ивановна.

— Тоже вычеркиваю. Жаль. Хорошие были бабульки. Живые там в слободе хоть остались? — вздыхает Лохматик.

— Живых у нас по городу еще девятнадцать тысяч сто восемнадцать избирателей. Вот. Улица Клеверная, дом одиннадцать. Рогожкин Иринарх Петрович, пенсионер, шестидесяти семи лет, домохозяйка Клавдия Ивановна, пенсионерка, пятидесяти восьми лет, сын Артем двадцати семи лет, безработный. За Лизавету обещает голосовать домохозяйка. Ставьте плюсик, Карловна, — листает списки директриса.

— Извините мое полное отсутствие компетентности, но почему именно она «за»?

— Говорит, просто жалко, как Лизавету щеколдинцы затюкали.

— Я не очень понимаю термин — «затюкали».

— Да вычеркните вы ее, — ухмыляется Лохматик. — Не будет она за Лизавету. Она у меня вчера на приеме была. Остеохондроз.

— Почему не будет? Она мне обещала, — вздергивает бровь Васильевна.

— Я думаю, это московский пиарщик нас обыгрывает. Ну, змей! Щеколдинские с утра по всем дворам на окраинах яйца хозяйкам бесплатно разносят… По двадцать штук.

— Какие еще яйца?

— Инкубаторские, чтобы под своих несушек подкладывали. С Серафиминой птицефермы.