Ларе-и-т`аэ

Это, надо полагать, и есть домик, мелькнуло невпопад в мыслях у Орвье. Охотничий. М-да. То ли риэрнская фрейлина и вовсе ничего не смыслит, то ли придворное воспитание ее одолело. Уж на что сам Орвье человек неискушенный в лесной премудрости, но даже и ему ясно видно: никакой это не охотничий домик. Это дом лесника — точь-в-точь как Эттрейг рассказывал, у них в Эттарме этого добра полным-полно. Не дальняя заимка, куда лесник наведывается от силы три-четыре раза в году, а вот именно что дом. Добротное, хорошо обустроенное хозяйство. Небольшой, но зато долговекий дом из крепких бревен, амбар... а вот и хлев, где, небось, не одна коровенка помыкивает... и высокий плотный тын — чтобы зверье лесное не разорило всю эту хозяйственную благодать. Однако Орвье и в голову не пришло, что они с аргином выбрели к жилью лесника по ошибке. Какая уж тут ошибка, если за оградой самый что ни на есть настоящий часовой мается! И ведь давно мается, бедолага — весь снег возле ворот вприпрыжку истоптал, а носом шмыгает так, что издали слыхать. Молодой еще совсем... ну правильно, кого ж еще выставят из домашнего тепла на первую зимнюю стынь хваткие опытные наемники — неужто сами пойдут? Теперь Орвье не сомневался, что дело они имеют с наемниками. Это у них так обиход ведется: взвалить все, что не по нраву, на самого безответного. Это рядом с беззащитным простым людом такой парень может щеки надувать — а рядом со своими ушлыми и тертыми подельниками никакой он не орел, а курица мокрая... и обращаться с ним будут соответственно... до тех пор, покуда не заматереет да не начнет сам новичков сапогом в шею пихать... фу, погань.

Часовой вновь запритаптывал и зашмыгал носом. Ничего не поделаешь, ночь выдалась холодная, снежная. Это хорошо, что холодная и снежная. Аннехара прав. Сумерки сгинули, словно их и не было, ночь кругом непролазная — нипочем бы они не разглядели часового в безлунной тьме, когда б не снег. А сейчас, на белом снегу, и того света довольно, что брезжит из окна — вот он, часовой, весь как на ладони, до последней черточки виден, хоть серьгу ему в красный от холода нос вдевай! И главное, деться ему некуда. Хорошо стоит.

Орвье с улыбкой обернулся к Аннехаре.

— Плохо стоит, — одними губами молвил степняк. — Лицом к нам. Аркан отсюда не бросить, далеко. А если я выбегу, он может успеть увидеть и крикнуть.

Верно. Все верно — не мертвым им часовой нужен, а живым. И без шума. Если этот парень хоть пикнуть успеет... о да, Аннехара бросает аркан со сказочной быстротой и точностью — но даже и он может ошибиться... может — и знает это... и не стесняется признаться... и правильно, между прочим, делает — там, где от малейшей мелочи зависит слишком многое, похвальбе не место... похвальбе?

Орвье задумчиво провел пальцем по подбородку. Кожа перчатки была чуть влажной и холодной. Да... похвальба — это... это может их выручить, если правильно за дело взяться.

Он быстро сбросил на снег перевязь с мечом. После небольшого промедления за перевязью последовал широкий нож, выданный Орвье Аннехарой. Вот теперь пора.

— Приготовься, — так же беззвучно произнес Орвье, преувеличенно двигая губами — гораздо сильнее, чем Аннехара. — Когда он встанет к тебе спиной, действуй.

Аннехара метнул на него странный взгляд — не то веселый, не то вопросительный — но Орвье было не до него. Он шмыгал носом. Он очень старательно шмыгал носом — сначала очень тихо, еле слышно, потом все громче и громче. Потом он начал всхлипывать и поскуливать. У великого аргина глаза так и полезли из орбит, но Орвье резким сердитым жестом заставил его прекратить все и всяческие изъявления чего бы то ни было: мол, не время, потом... и вообще не мешай.

Нипочем бы Орвье не отважился на подобный фортель, будь часовой хоть самую малость постарше и поопытнее. Но с такого свежеиспеченного сухарика, плесенью не траченного, в вине не моченного, станется поверить, будто звук приближается только потому, что становится громче. Поверит, куда он денется. Орвье ли не знать — сам такой.

Часовой и вправду поверил: заозирался, вытянул шею, принялся напряженно вглядываться в лесную тьму, даже меч поудобнее перехватил. Именно этого Орвье и дожидался. Рукоять оружия в руке чудесно успокаивает даже тех, кто владеет им плохо — особенно тех, кто владеет им плохо. Именно эта чудесная, ни на чем не основанная уверенность и помешает ему рубануть со всего страха незнакомого парня, который с рыданиями выломился из леса. Или заорать. Не будь у него меча в руке, часовой беспременно бы его выхватил, да вдобавок с воплями, и полоснуть бы не задумался... но теперь он не боится. Он вооружен. Он справится — он совершенно уверен, что справится... так и зачем же суетиться, железкой размахивать, раз он все едино успеет? Зачем вопить? Храбрые юные воины с мечом в руке не вопят.

А зря, кстати.

Часовой был понятен Орвье, как собственное отражение в зеркале. Ишь, как приосанился, едва взявшись за рукоять!