Ларе-и-т`аэ

— Или союз Восьми станет союзом Девяти — и мы вместе со степью сразимся с пустыней... или мы позволим себе роскошь личных претензий — и тогда мы погибли. Кто друг друга дорезать не успеет, того степь на аркане уволочет — а потом пустыня возьмет всех.

— Не так уж и много ей достанется, — задумчиво промолвил Эвелль, глядя на Лерметта — неужто показалось? — с сочувствием.

— Сплошные развалины, — подхватил Лерметт. — Думаете, это мы только степь спасать собираемся? Нет уж. Это наш интерес, шкурный. И не в одной пустыне дело. Нам бы не от нее, от самих себя спастись.

Слова были сухими, как прошлогодняя трава, они шелестели — но в их невнятном шелесте так трудно расслышать голос близкой уже бури.

— Еще тогда, восемь лет назад, у меня не было выбора, — с испепеляющей искренностью произнес Лерметт. — Ни у кого не было. Это хуже даже, чем предопределенность. То, чего нельзя не сделать — а ведь отлично знаешь, чем все обернется. И снова, и опять, шаг за шагом... и опять выбор не за мной. Это... ну, вроде как лежит ночью на горной тропе путник весь в жару от гнилой горячки, обессиленный, и встать не может. Не примет зелья — помрет на месте, а примет и излечится — встанет и пойдет... вот только до пропасти ему один шаг остался, а в темноте не видать. Немирье со степью высасывало из нас силы — теперь мы избавились от этой горячки и может идти... вот только куда? Наши пути все ведут в пропасть, кроме одного... неужели мы не сумеем его выбрать?

Ответом ему было потрясенное молчание.

— Я закрываю нынешнее заседание совета, — устало произнес Лерметт. — На три дня. Для размышлений этого хватит.

Когда от двери донесся слабый, еле слышный стук, Аннехара понял, что успел не только задуматься, но и почти задремать. Он поднял голову, как бы отряхивая сонное марево, в котором зыблются полусуществующие мысли и совсем уже несуществующие звуки вроде давешнего стука в дверь.

Стук повторился. Аннехару это удивило. Гостей он нынешним вечером не ожидал. Никто из королей не захаживал к нему, прежде не спросясь, иначе как в обществе Лерметта — но Нерги сегодня занят. Кто другой после нынешней склоки в совете отложил бы все дела, однако Лерметт отдыхать расположен не был.

— У меня еще и собственное королевство есть, — ответил Нерги на вопрошающий взгляд Илмеррана, — и даже ради Иргитера я его забрасывать не намерен. Можешь быть спокоен — если я назначил заседание Казначейства на сегодня, оно состоится, и я там буду.

Веки его были обведены по краю жемчужно-лиловой припухлой каймой крайней усталости, но глаза под ними смотрели твердо, и всякое противоречие своей воле, выраженной столь ясно, Лерметт явно полагал излишним. Илмерран резко поджал губы, но смолчал. Надо думать, дела Нерги предстояли и впрямь неотложные. Нет, неоткуда Лерметту нынче вечером взяться... а значит, здесь и вовсе быть некому. Разве что Сейгден решил наведаться по праву почти уже состоявшейся дружбы? Да нет, навряд ли — она бы скорей остановила суланца, нежели придала ему решимости. И не может Сейгден так стучать в дверь — ни он, ни Нерги... странный стук, неровный, прерывистый, словно биение сердца подростка, когда его томит неизведанное — не то безответная любовь, не то завтрашний поединок, первый в его жизни. Что ни говори, а гость за дверью стоит непривычный, и пришел он не шутки шутить: навряд ли кто сунулся бы к великому аргину без крайней надобности в отсутствие Лерметта.

Аннехара встал и сам распахнул дверь. Негоже встречать гостя окриком «войди!», не двинувшись с места, неучтиво. Пусть сидит тот, кто постарше, а у него покуда ноги не отнялись.

За дверью стоял, к великому удивлению Аннехары, Орвье — вот уж кого великий аргин не чаял там встретить! Орвье великого аргина явно робел — пусть не так сильно, как при первой встрече, но довольно, чтобы даже не помышлять о подобной дерзости: явиться незваным, самовольно... что он задумал? Почему он стоит с этим несвойственным ему выражением решимости на лице — решимости вопреки всему, вопреки даже простой учтивости, которой он привержен почти до смешного?

— Вечер добрый, — гостеприимно улыбнулся Аннехара.

Орвье не ответил ничего, только сглотнул молча и застенчиво боднул лбом воздух в знак того, что да, действительно — добрый. То ли он не знал, что сказать, то ли растерял заранее приготовленные слова от смущения. И на том спасибо, что на пороге топтаться, маясь избытком любезности, он все же не стал, а вошел в покои вслед за Аннехарой, и лишь тогда остолбенел, не понимая толком, что ему теперь делать — главным образом, с самим собой. Что ж, Аннехара мог его понять: в его покоях Орвье оказался впервые, и ничто из увиденного не могло показаться юноше привычным. Если не знаешь, на чем спят, на чем сидят, а по чему ногами ходят, остается только одно — стоять столбом в полном замешательстве и гадать, куда девать свои руки и ноги, ставшие вдруг невесть с чего несоразмерно длинными.