Ларе-и-т`аэ

А вот что никак уж не правильно... даже если рескрипт огласили с первыми лучами рассвета — ну никак не мог гонец об этом знать... потому что он никак не мог поспеть в Найлисс за сутки. Даже если он всю дорогу ни минуты отдыха не ведал — все едино не мог. Даже если он из волков — а другие гонцами обычно и не становятся — не мог. Даже если он весь путь проделал конно, лошадей гнал нещадно и менял коня на свежего каждые полчаса... не мог. Но странность эту Эттрейг в тот момент не заметил — а потом... потом он и вовсе не счел свою невнимательность странной.

— Торжества были — н-ну, ваше величество! — Гонец аж привздохнул от избытка чувств. — Днем плясали — ух, как плясали — а ночью пели. И его светлость хранитель венца с невестой пели...

И опять Эттрейга не удивило несовпадение по времени — вот уж о том, что было ночью, гонец всяко не может знать! — нет, не расхождение слов гонца с возможным и вероятным, а сами эти слова заставили его дыхание замереть на миг. Весть была тысячекратно более ошеломляющей, нежели скорость, с которой она достигла Эттрейга.

— Но... он ведь не может... — еле вытолкнул Эттрейг непослушными губами.

— Теперь — может! — радостно возразил гонец, улыбаясь во весь рот так, что видна была легкая щербинка между передними зубами. — Он исполнил должное. Проклятие снято.

— Снято? — Эттрейг еще не верил, не мог верить — но уже понимал.

— Ну да, — сообщил гонец. — Все, как тот маг говорил. Старшая кровь королей проклята из-за трусости законного владыки и его сына — но любая другая свободна. Его светлость Трейгарт все сделал правильно.

— Значит, всего-то и надо было... — Эттрейг с трудом постигал услышанное.

— Ну да, — вновь рассиялся гонец. — Передать престол по доброй воле кому угодно, кроме старшего сына. Но не для того, чтобы избавить себя от проклятия — тогда бы ничего не получилось — а просто отдать. Отказаться от венца. Кому угодно — младшему сыну, племяннику, бродяге безродному... отдать. Тот, кто предал свой народ, владеет венцом не по праву. Потому и Дар для него закрыт. И для всех его потомков — тоже. Иттрейг должен был передать престол младшему сыну — тому, кто остался с людьми в беде. А передал старшему, который тоже удрал — и вместе с троном передал по наследству и проклятье. Так уж получилось. А его светлость дал клятву и сдержал ее. И проклятье умерло.

— Так значит... — слепящие слезы застилали глаза Эттрейга, и сквозь них он едва видел гонца. — Значит, у него больше не будет... значит, он теперь может...

— Может! — уверенно ответил гонец. — И петь может. И деток завести, от проклятия свободных, может. Все он может. И приступов у него больше не будет.

Эттрейг закусил губу, боясь разрыдаться от счастья с еле заметным терпким привкусом собственной вины.

— Ответное послание от вашего величества будет? — поинтересовался гонец, пытливо вглядываясь в лицо новоиспеченного короля.

— Будет. — Эттрейг рывком перевернул рескрипт и расстелил его на столе чистой стороной кверху. — Я продиктую. Пиши.

Он не мог, он никак не мог взяться за перо сам! Голос едва повиновался ему — но руки не повиновались и вовсе. Долгое напряжение долгих лет, не оставлявшее его и здесь, в Найлиссе, схлынуло разом, в одночасье.

— Готов? — хрипло спросил Эттрейг. — Тогда пиши. — Он в изнеможении прислонился к краю стола. — «Ты знаешь, как я не хотел твоего трона. Мне казалось, что я у тебя его отнимаю. Если бы я знал, что в этом твое избавление, я бы отнял его у тебя по первой же твоей просьбе, и тебе не пришлось бы меня уговаривать. Прости за то, что из-за моей неуступчивости ты так долго ждал счастья — ты и Талле.»

— Все? — приподняв от усердия брови, спросил гонец.

— Да. — Эттрейг непослушными руками взял у него перо, кое-как поставил под письмом корявую подпись, с третьей попытки открыл коробочку с краской, смочил в ней перстень с печатью и приложил к пергаменту чуть ниже своих каракулей. — Вот в таком виде и передай.

Гонец внимательно вгляделся в безупречно ровные строки, выведенные его рукой, и внезапно расхохотался. Эттрейга словно жаром от костра обдало. Хохот расходился по комнате волнами, всколыхнув все до единого очертания, изменяя, преображая...

Не было больше никакого гонца. Огромный, в холке выше человеческого роста, белый волк стоял перед Эттрейгом и хохотал во всю свою необъятную пасть.

— Значит, в таком виде? — Пространство дрогнуло, а затем расправилось, словно крыло в полете. Эттрейг склонил голову, и огромный волчий язык бережно, словно кутенка, лизнул его в лоб. Громадный, в ладонь величиной, носище дружески наподдал ему мгновенным холодком в щеку. — Будь по-твоему, малыш — в таком виде и передам.

Белый волк наклонил голову к столу, осторожно взял в пасть пергамент — такой, оказывается, маленький, даже крохотный! — улыбнулся, не разжимая зубов, заговорщически подмигнул Эттрейгу и исчез.

Глава 10. Новые кочевья.