Лакировка

Сэр Эрик слышал почти про все убийства — хотя и не в своем профессиональном качестве. Он был любителем-криминалистом, умел сопоставлять, никогда ничего не забывал и знал о прежних связях Хамфри с полицией. Возможно, он даже припомнил фамилию Брайерса. И когда Хамфри сказал, что хотел бы узнать, какие све­дения у них есть о том, где находился Теркилл в ночь с 24 на 25 июля, дальнейших объяснений не потребовалось. Хиггс улыбнулся сдобно и хитро:

— Тут вы на ложном следе, знаете ли. Мы получили сверху довольно любо­пытные инструкции. Содержание их я вам сообщить не могу. Но никакого отноше­ния к тому, о чем вы сейчас думали, они не имеют. Теркилл в настоящее время очень нужен наверху.

— Ну так как же? Что он делал?

— Я склонен думать,— сказал сэр Эрик,— что в меру наших возможностей мы должны помочь. Но, полагаю, это вам почти ничего не даст.

Вступительный ритуал был бы примерно таким же, даже если бы Хамфри еще принадлежал к кругу избранных.

— Так что же вы извлекли из телефонных разговоров? — снова спросил Хамфри.

— Очень мало. Крайне мало.— И тотчас сэр Эрик стал точным и деловитым, демонстрируя память не хуже, чем у Брайерса, и лучше, чем у Хамфри, хотя и ему не приходилось жаловаться на свою память. Хамфри не сомневался, что он расска­жет все подробно и верно.

Но ничего особенно интересного он не рассказал. Согласно телефонным записям Том Теркилл разговаривал с тремя-четырьмя промосковскими марксистами в парла­менте — обычные добродушные подшучивания и просьба, чтобы они наносили ему уда­ры в спину не чаще, чем того требует необходимость. Интересно, что с более мно­гочисленной группой воинствующих левых троцкистского толка он в таком тоне не разговаривал. Слишком неорганизованны, заметил Хамфри. Теркилл не станет им до­верять — на то он и опытный политик. Хамфри добавил:

— Конечно, он дерется за свою политическую карьеру.

Сэра Эрика парламентские фракции не заботили. И эти записи не вызвали у него тревоги. Да и, во всяком случае, Теркилл пользовался покровительством самых высоких сфер по причинам, о которых он вынужден умолчать. Самое любопытное заключалось в том, что Хиггс, как пришлось признать Хамфри, нисколько не лице­мерил. Если высшие власти сочли Теркилла полезным, Хиггс автоматически принял их мнение.

— Правда, — благодушно признал Хиггс, — мы имеем дело с человеком на ред­кость скрытным и увертливым.

Хамфри не выдержал и сказал:

— Я рад, что вам можно больше из-за него не тревожиться...

— Мы ведь уже и прежде так радовались, верно? А что из этого вышло?

Непроницаем и упрям, как всегда. Но Хамфри пришлось смириться с мыслью, что он видит зеркальное отражение самого себя и Фрэнка Брайерса. Вселенская по­дозрительность, которая возникает, когда живешь в самом центре паутины, чувст­вуешь все ее подергивания и утрачиваешь ощущение невозможного.

Сэр Эрик заметил с тайным удовольствием:

— Нет, он правда поразительно скрытен. У нас есть данные, что он в собст­венной гостиной ни о чем серьезном не говорит.

— Считает, что вы установили там микрофоны?

— По-видимому.

— Ну а вы установили?

Сэр Эрик улыбнулся снисходительно-начальственной улыбкой:

— Нет, так далеко мы все-таки не зашли.

О дочери Теркилла он ничего не знал, и в досье о ней тоже ничего не было. Но свое обещание он исполнил. Да, за Теркиллом велась слежка — и все еще ведет­ся согласно с теми же неоглашаемыми инструкциями. Он даст Хамфри возможность ознакомиться с записями, относящимися к ночи 24 июля. Хамфри прочитал эти за­писи в мрачной комнатушке без окон несколькими иерархическими ступенями ниже. Сэр Эрик проводил его туда, вежливо представил, дал вежливую инструкцию, об­леченную в форму просьбы, и простился с ними.

Обитатель комнатушки, которого звали Кэрби, когда-то служил в колониях, был печален, замкнут и, претендуя на сочувствие, сам его никому не предлагал. Ника­кого желания оказывать содействие Хамфри он не выразил, но подчинился распо­ряжению начальства. Да, они следили за мистером Теркиллом (так Кэрби упорно называл его до самого конца).

— А почему, вы не знаете?

— Чистая формальность,— упрямо ответил Кэрби.

— А двадцать четвертого июля?

— Как всегда.

24 июля 1976 года Теркилл вышел из дома номер тридцать шесть на Итонской площади в 5 часов 39 минут. Сел в собственную машину, регистрационный номер WSK 589N, и поехал в сторону Белгрейвской площади и далее через Хобарт-Плейс, Гросвенор-Гарденс, Парк-Лейн. В рапортах агентов только самые доверчивые роман­тики способны усмотреть что-то, кроме опустошающе прозаичных фактов.

— Кто за ним следил? — спросил Хамфри.

Один из наших людей, ответил Кэрби. Хамфри спросил, как его фамилия. Кэрби покачал головой и поглядел на него с легким торжеством, потому что не имел права называть фамилии агентов.