Лакировка

— А у кого они не возникают?

— Я о другом: вы не жалеете о том, что не сделали и не создали ничего по­зитивного?

— Ничего по-настоящему хорошего? — Хамфри обдумал ее вопрос, глядя на нее с дружеской нежностью.— Большинству из нас следует считать себя счастливыми, если мы не сделали ничего по-настоящему плохого.

— Я уже говорила вам сегодня, что для вас этого мало.

Упомянув Лурию, Фрэнк вспомнил его замечание о лакировке, которое пере­сказал ему Хамфри, и повернулся к жене почти умоляюще, возможно испугавшись ее нервных движений или пытаясь предотвратить любящий упрек.

— Не надо быть слишком уж взыскательной, родная. То, что ты имеешь в ви­ду,— прекрасно, и каждый человек, который хоть чего-то стоит, хочет того же. Но все, что нас окружает, очень хрупко и в любой момент может разбиться вдребезги. Я бы хотел, чтобы ты взглянула правде в глаза. Помнишь, Лурия сказал про ла­кировку? Ты знаешь, этот слой лака чертовски тонок. И мы с Хамфри потратили много времени, стараясь кое-где нарастить его, сделать потолще. Вот и все. А стоит это делать или нет, каждый решает сам за себя. Если бы я не думал, что стоит, я бы нашел для себя что-нибудь другое. Ты знаешь.

— Конечно, знаю,— сказала она, и ее тонкое лицо просияло улыбкой. Потом она продолжала: — Но мне хотелось бы, чтобы вы оба верили, что люди могут стать лучше.

Они улыбнулись ей и посмотрели друг на друга.

26

Хотя Хамфри и Фрэнк Брайерс словно бы ни о чем не договорились, на самом деле они обменялись обещаниями, как прекрасно поняла Бетти в тот вечер у них дома. И для начала Хамфри предстояло выяснить, почему его бывший отдел инте­ресуется Томом Теркиллом.

Он этого не понимал. Как сказал Фрэнк, обычно наблюдение за политическими деятелями вела специальная служба — небольшой отдел полиции, занимавшийся во­просами обеспечения охраны официальных лиц. Сам Хамфри в прошлом нередко сотрудничал с ней. Но в этом случае ее отстранили. И он не мог понять почему. И вообще без всякого удовольствия взялся за задачу, которую навязал ему Фрэнк Брайерс.

Ничего подобного он не ожидал. Чиновник в отставке — это покойник, особенно если он занимал достаточно высокий пост в системе службы безопасности. Однако он слишком осведомлен и — что неприятнее всего — знает, какие задавать вопросы, не хуже, а может быть, и лучше своих преемников. А они умеют уклоняться от ответов не хуже, хотя и не лучше, чем он.

Хамфри отправился в свой прежний отдел, где по-прежнему таинственно пахло опилками. Он побывал у прежних сослуживцев. Ему пришлось навестить своего прежнего шефа, который все еще оставался на своем посту, но должен был вот-вот выйти в отставку,— и только тогда наконец он добился прямого ответа на один-единственный вопрос.

Его прежний шеф носил фамилию Хиггс. Это был осторожный ясноглазый тол­стяк, некогда профессор-лингвист, чьим коньком оставались языки, не входящие в индоевропейскую группу,— финский, эстонский. На видную фигуру службы безопас­ности он походил даже меньше самого Хамфри. Но своей работе он отдавался весь. В отличие от Хамфри и от большинства других старших сотрудников он начинал не как сын обедневшего аристократа. Его отец был мелким лавочником, и карьеру он сделал благодаря своим академическим успехам. Его взаимоотношения с Хамфри определялись чувством, довольно обычным на подобных ступенях иерархической лестницы, которое, возможно, еще усиливалось замкнутостью их системы: не то что­бы симпатия и не то чтобы антипатия, а своего рода настороженная подозритель­ность, порожденная большой осведомленностью и близостью (нечто подобное можно иногда наблюдать в семьях, живущих в атмосфере скрытности).

Хамфри не стал тратить время на предисловия. Подслушивают ли они телефон­ные разговоры Теркилла?

— А как по-вашему? — сказал его бывший шеф.

— По-моему, да.

— Не мне говорить, что вы не правы.

— Так я прав?

— Конечно.

— Я только одного не понимаю,— сказал Хамфри.— Зачем вам это понадобилось? Где тут смысл?

В свое время они не раз из-за этого сталкивались. Хиггс был очень умен; он исполнял свой долг: oбa держал свои убеждения при себе. Но Хамфри знал, что по своим политическим инстинктам его бывший шеф мог бы побить наименее либераль­ных советников последнего русского царя. Всякий, кто не принадлежит к заведомо правым, уже левый. Всякий левый автоматически попадает под подозрение. Теркилл мог войти в правительство, а потому он особенно подозрителен.

Хамфри покачал головой. Говорить об этом теперь не имело смысла, как не имело смысла и раньше. Однако Хиггс улыбался с тихим удовлетворением, словно радовался тому, что вынудил Хамфри напрасно расходовать энергию.

— Ну и что вы из них извлекли?

— А не могли бы вы мне сказать, почему это вас так интересует, Хамф?

Сэр Эрик Хиггс был единственным в мире человеком, который еще называл Хамфри этим уменьшительным именем.

— Вы слышали про убийство в Белгрейвии? Про старую леди Эшбрук?