Лакировка

— Но это странно, правда? Леди Эшбрук я понять могу. Она родилась скрягой. А чем больше таких ублажают, тем скупее они становятся. Но с ним это как-то не вяжется.

Они начали говорить о своих знакомых (такой обмен мнениями был для них осо­бым удовольствием): кто щедр, кто прижимист и почему. Да, бесспорно, темперамент­ные люди, люди с широкими взглядами бывают удивительно прижимистыми. Им обо­им нравился Алек Лурия — но хотя он был богат, никто не назвал бы его щедрым. Поль Мейсон, человек из самых лучших, способен иногда пригласить в ресторан деся­ток близких знакомых, но обычно очень и очень бережлив.

— А вот Ральфу Перримену это не идет,— решительно сказала Кейт, возвращаясь к началу разговора.

— Может быть, сам он иного мнения,— насмешливо и небрежно ответил Хамфри, уклоняясь от обсуждения этой темы.

— Нет! — не сдавалась Кейт.— Он гораздо лучше.

— Возможно.

— Он ведь идеалист, верно?

— Вполне вероятно. Но я не настолько близко знаком с ним, чтобы судить.

Они неторопливо брели по Эбери-стрит под освещенными окнами отеля и квартир на верхних этажах. Тон Хамфри был снисходительным, но нетерпеливым.

— Вы обращали внимание на его глаза? Даже если он ничего не добился, он идеалист. Вы слышали, что он говорил о выборе карьеры? Пусть это звучит глупо, но все-таки...

— Милая моя,— сказал Хамфри,— вы далеко не всех готовы отстаивать, а толь­ко... самовлюбленных неудачников, верно? Если хотите, называйте их идеалистами.

Ее рука, лежавшая на его локте, напряглась.

— Вам не следовало этого говорить.— Голос у нее был жестким и злым.

— Но почему?

— Вы сами знаете почему.

Он был уверен, что сказал это без всякой задней мысли. И мог бы, не покривив душой, дать слово, что вовсе не имел в виду ее брак или ее мужа. Но, может быть, его язык был более откровенен, чем его сознание.

— Если вы будете говорить так, мы обидим друг друга,— сказала Кейт после того, как они почти минуту шли в полном молчании. А минута — это долгий срок.— То, что сказано — сказано. А потому лучше не говорить лишнего.— Ее рука расслабилась, но глаза были устремлены на тротуар.— Вам незачем было меня этим колоть. Да, я в ло­вушке. Вы думаете, я не знаю? Я умею избегать мелких ошибок. И делаю только большие.

Он почувствовал, как она вздрогнула, но не от рыдания: к его удивлению, она рассмеялась, и не с горечью, а словно признаваясь, что оказалась в смешном положе­нии. Она продолжала:

— Много я сказать вам не могу. Когда будет можно, скажу. Обещаю вам.

— Хорошо.

— Я еще ясно себе не представляю, что мне дальше делать. И пока не разберусь, не надо много говорить. Потому что это будет нас обязывать. Но я могу сказать то, что вы и так знаете. Вы мне нужны. И думаю, это не совсем одностороннее чувство.

— Поразительная проницательность! — Эти слова прозвучали несерьезно, как шутливое поддразнивание, но сказаны они были с любовью.

Кейт улыбнулась, но в ее голосе прозвучала та серьезность, которую сам он по­старался скрыть.

— Я твердо знаю,— сказала она,— что у нас должно получиться что-то очень хо­рошее...— И быстро поправилась: — Это немножко самонадеянно с моей стороны, я понимаю. Но, во всяком случае, я верю, что со мной вам будет лучше, чем сейчас. Не так уж это трудно, ведь правда? Пожалуй, я не очень и самонадеянна.

Хамфри был растроган, как с ним часто случалось и раньше, таким своеобразным сочетанием здравого смысла и робости. Может быть, оно и очаровало его вначале? Нет, все с первой минуты было гораздо глубже.

— Если бы и я мог обещать вам столько же! — сказал он просто.

Снова наступило молчание, густое, жаркое молчание любви, еще не обретшей за­вершения. Они свернули на Эклстон-стрит.

— Я должна сказать вам еще что-то. Этого вы, возможно, не знаете. Все, что я сейчас говорила,— правда. Это вам поможет, ведь так? Как и мне. Это тоже правда. И показывает, в какую ловушку я попала. Вы кое о чем догадались — я имею в виду мой брак. Я это давно поняла. Еще один пример поразительной проницательности! — Она улыбнулась, но улыбка получилась грустная.— Однако всего вы не знаете. Я расскажу вам, как только смогу. Хотя если уж человек ошибся, то, пожалуй, всего он и сам не знает. В любом случае то, что было, давно уже исчезло. Пустота. Серая пустота. Но вот вчера он получил письмо из Польши от какого-то философа, который восхищается его работой. Таких писем он не получал уже много лет. И радовался так, что я чуть не расплакалась. И радовалась вместе с ним. Это тоже часть ловушки. То немногое, что сохранилось. Я не могла вам не рассказать.

И снова она замолчала. Когда до площади было уже близко, Кейт сказала:

— Я вас расстроила?

— Да. Но все-таки лучше, чтобы я понимал.

В переулке он схватил ее за плечи и поцеловал как любовник. Она ответила страстным поцелуем.

— Вот так — когда хочешь,— прошептала она.

Он заколебался и снова ее поцеловал. Он хотел ее. И сказал:

— Боюсь, либо все, либо ничего. Ты понимаешь?

— Ты думаешь о себе.

— Но ведь и ты тоже? Я хочу, чтобы ты ясно поняла, что тебе делать.

Она прошептала его имя.

— Тогда тебе придется подождать.

— Не заставляй меня ждать слишком долго.