Лакировка

— Беда в том, что мы оба видели чересчур много. Я с вами согласен: тем труднее поставить точку в своих предположениях.

Брайерс открыл шкаф, вынул бутылку, и он выпили. Больше к этой теме они не возвращались. То, что они сказали, было, пожалуй, неожиданным для них самих: два уравновешенных, опытных человека вдруг признались, как порой вопреки всякой логике и здравому смыслу трудно бывает отказаться от традиционных представлений.

15

В следующий вторник Хамфри опять попросили зайти в участок. На этот раз б трубке звучал голос не Брайерса, а чей-то очень почтительный, с гортанными пере­ходами.

— Говорит инспектор Шинглер. Вы меня не знаете, но я работаю с шефом. Про­стите, что побеспокоил вас, сэр, есть одно небольшое обстоятельство, которое вы, возможно, могли бы прояснить... Нет, никакого отношения к вашим показаниям оно не имеет, а просто мелочь, но с ней следует поскорее разобраться. Нам ведь старательно помогают вести расследование.

В последнюю фразу Шинглер вложил определенный оттенок: один посвященный разговаривает с другим. Эта фраза уже несколько раз мелькала на страницах газет в обкатанных формулах официальных заявлений. Тем не менее никакого настоящего материала у прессы не было, и ее тон становился все более раздраженным. Влиятель­ная воскресная газета вышла с трехдюймовой шапкой: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НАШЕЙ ПОЛИЦИЕЙ?» Убийство в Белгрейвии не занимало в статье центрального места, и она вполне могла бьггь написана до него. Тем не менее случай был весьма удобный, и в не­скольких негодующих абзацах газета требовала безопасности для старых и дряхлых — для всех других леди Эшбрук в стране.

Что касается самой леди Эшбрук, то Хамфри наткнулся еще только на одну статью, написанную о ней. От нечего делать он отправился в свой клуб, куда загляды­вал довольно редко, и — что тоже бывало довольно редко — пролистал последние жур­налы. Любопытно, как забываются привычки. Еще не так давно он постоянно покупал все подобные журналы, но это ушло в прошлое.

С некоторым удивлением он обнаружил в «Нью стейтсмен» довольно длинную статью, озаглавленную «Живое воплощение правящего класса». По всем столбцам мелькало имя Мэдж Эшбрук. Хамфри начал читать с иронической улыбкой, но вско­ре ирония сменилась более сложным чувством. Статья была подписана женским име­нем, и он почти сразу понял, что писала дочь, а вернее, внучка кого-то из старых зна­комых леди Эшбрук.

Всякий, кому был известен некий особый язык, не усомнился бы, что автор статьи по происхождению принадлежит к высшему классу, стыдится этого и с безоговороч­ной решимостью верит всему, чему верят настоящие прогрессивные люди. Хамфри даже несколько встревожился при мысли, что эту статью вполне могла бы написать его собственная дочь. По мнению автора, она — Мэдж Эшбрук — была типичнейшей представительницей правящего класса. Первый брак ввел ее в высший круг родовой аристократии — в той мере, в какой такая аристократия вообще сохранилась. Затем при обстоятельствах, тщательно замаскированных с помощью всех средств, имеющих­ся в распоряжении правящего класса (верно замечено, подумал Хамфри), она вступила во второй брак, который ввел ее в круг новой политико-коммерческой аристократии. Она всегда жила среди богатых. Она всегда интуитивно знала, к какому решению должны прийти и придут люди, чей образ мыслей считался единственно верным.

В этом и была сила правящего класса: они не рассуждали, они инстинктивно зна­ли то, что им требовалось знать. Мэдж Эшбрук знала, что умиротворять Гитлера — правильно, что избавиться от Эдуарда VIII — правильно, что считать Чемберлена спа­сителем— правильно и не менее правильно вслед за этим обожествлять Уинстона Черчилля. За всю ее жизнь ей в голову не пришло ни единой самостоятельной мысли, однако она и такие, как она, пользовались огромным влиянием. В действительности же она была самой заурядной женщиной. Если бы она родилась в иной среде, то про­жила бы жизнь домашней хозяйкой где-нибудь в Манчестере и воспитывала бы детей в старомодном духе, вся уйдя в роль любящей жены и матери и полностью подчиняя себя семье. (Наверное, эта девочка изливает тут собственную неудовлетворенность жизнью, подумал Хамфри.) Но благодаря своему привилегированному положению Мэдж Эшбрук некогда была украшением общества. Блистательным украшением, как соглашаются все мемуаристы.

Она была одной из тех молодых красавиц, которые могли знать — а может быть, и знали — Руперта Брука, Джулиана Гренфелла, Патрика Шоу-Стюарта, Реймонда Асквита в идиллическом преддверии войны 1914—1918 годов, войны, которую Мэдж Эшбрук, вне всяких сомнений, безоговорочно одобряла. В отличие от этих молодых людей она осталась жить и продолжала блистать в качестве одной из молодых краса­виц 20-х годов, последних звезд загнивающей цивилизации. Цивилизация эта была никчемной, но Мэдж Эшбрук и другие красавицы блистали на ее закате и, по-видимо­му, наслаждались жизнью. Теперь она, как и почти все они, укла в небытие. Оn sont les neiges d'antan?