Ладья Харона

Безумная Грета, по мнению жителей Троцка, в просторечии троцкистов, обнаглела до того, что как–то ночью заявилась на автобусную остановку возле книжного магазина, собираясь прошвырнуться со своим бронзовым спутником последним рейсом в Питер, чтобы посетить Эрмитаж. Здравомыслящие пассажиры возмутились. Автобусная дверца захлопнулась перед самым носом императора. Будь нос его величества более длинным… Все равно он почувствовал себя ущемленным.

Павел погрозил строптивым подданным шпагой, но автобус укатил без него.

Читатель этой правдивой истории вправе задать резонный вопрос: куда смотрела местная власть? К тому же после выхода этой книги на автора могут посыпаться обвинения в очернительстве, поэтому он вынужден принять меры по своей защите. Должен сообщить следующее: жители Троцка в высшей степени добропорядочные граждане. Главная их добродетель — вера в незыблемость раз и навсегда сложившихся понятий. Обвиняйте их в жестокосердии, но они не могли позволить памятнику разгуливать под их носом! Жалобы, предложения трудящихся, хлынувшие в местные органы власти, породили встречный поток бумаг. В результате из Питера нагрянула комиссия, разумеется, авторитетная, которая установила, что данный памятник не представляет исторической и материальной ценности, но нуждается в реставрации. Необходимо для большего благообразия удлинить, в частности, нос августейшей особы.

Он исчез с постамента так же бесследно, как исчезает все, нарушающее существование жителей Содомии.

Безумной Грете остались сны. Против них местная власть ничего не имела. Мало ли какая блажь приснится! Вот на днях председателю троцкого райисполкома приснилось, что он жарил яичницу из яиц своего заместителя. Ну и что? Кто поверит в такую чушь, если всем известно, что заместитель–то его — Клеопатра Павловна?

К Замышляеву тоже наведывались сны. Чаще — днем, когда он и не собирался спать.

Во всю высоту зала, залитого солнцем, стрельчатые окна. Зеленые, прозрачные, шевелящиеся от ветерка гардины. Золотые пауки на длинных соломенных лапах, огромные — в рост человека, танцуют под призрачную, наплывающую, как дуновение ветра с одуванчиковых лугов, музыку. Кажется, Вивальди. Или Грига. Она пахнет то одуванчиками, то ландышами, словно родилась на лесных полянах в темных чащобах за лугами. Пол выложен голубой и белой плиткой. Фрейда могло заинтересовать именно это: голубым и белым кафелем была облицована кухонька нашего героя. А вообще Фрейда, как любого другого маньяка, Замыш- ляев не жаловал: исследователь натянул веревку между сном и действительностью и боялся упустить ее, а дело было в том, что он заблуждался. Невозможно привязать веревку к иллюзиям. Фрейд казался ему примитивным, как всякий, кто, сев на первого попавшегося конька, думает, что доскачет до истины. А коней–то вокруг — табун. Расшифровывать сны — занятие для поэта. Он предпочитал Ми- лорада Павича. А Фрейд с его топорным методом… представлялся ему знакомым матросом, который на спор с салагой–интеллигентом в кубрике, плотно набитом болельщиками, одним ударом своего члена убивал крысу! Вооружись методом Фрейда — окажется, что и «Джоконда» написана фаллосом. А им написан разве что «Тропик Рака» Генри Миллера.

Безумная Грета отродясь не читала ни Библию, ни Фрейда, ни Миллера, поэтому ее мировоззрение было девственным. Она была рекой, не задумывающейся, что отразится в ней. И в ней отражался космос, вечность. И возникал перед ее воспаленным взором Черный Кобель, глаза огненные!

Бронзовый император оказался мимолетным ее увлечением. О, женское сердце!

Один сон повторялся сотни раз, и был он как жизнь, прожитая ею когда–то. Тогда она носила другое имя. Какое — не могла вспомнить. Зато имя отца, короткое, как удар хлыста, горело в ее памяти и причиняло боль, словно от него на века остался незаживающий рубец. Лот! У нее была младшая сестра. Отец собирался их выдать замуж. А вместо этого…

Начало сна не успевала запомнить. Цветные клочки. Ирисы. Голубые, розовые, лиловые. Кедр. Ангелы. Один с черным крылом… И был безлюдный городок, куда она ходила за продуктами. Городок, почему–то покинутый жителями.

Бродила по улочкам не таясь. Заглядывала в самые укромные уголки. Воображала гнусные ухмылки мужчин, набрасывающихся на нее. Рвущих с нее платье. Валящих ее в горячую пыль. С жадной жестокостью утоляющих страсть… Вот дураки… Да она сама снимет. Нате! Но поднимала взлохмаченную голову. Никого. Сама упала на землю. Сама рычала грязные ругательства, возбуждающие плоть. Никого.

Порой она раздевалась догола в первом попавшемся доме и бросалась в чужую постель. Притворялась спящей. Ждала… Вот сейчас он заглянет в приоткрытую дверь. Вот сейчас. Надо только не спугнуть его страстью. Потом уж она досыта его намучает. Весь городок, вся Земля в их распоряжении. И появятся дети. И вырастут. И зашумит жизнь, жадная до ласк. Греховная… А эти… сверху… ангелы или как их там… больше не явятся на Землю. Чистюли. Не так живете… Вас, бесполых, не спросили! Соглядатаи… Люто ненавидела их за то, что они — ни бабы, ни мужики…