Ладья Харона

«Что он мелет, этот Замышляев? — возмутился про себя Ангел, свивающий небо. — Ну, понимаю — роман требует вымысла. Художественное творчество немыслимо без фантазии, но, в конце концов, есть единственный источник того времени — Библия. Зачем искажать ее? Если Ангел с черным крылом и виноват, то перед старшей дочерью Лота! Но об этом не узнает никто, как и о грехопаденье младшей…»

С той минуты, как Ангел, свивающий небо, случайно оказавшись в Сигоре, стал свидетелем греха старшей дочери Лота, он не спускал глаз с младшей. Он перестал доверять своему спутнику. Что стоило Ангелу облапошить и ее? Ангел, свивающий небо, не сомневался в том, кто был на самом деле Черный Кобель, глаза огненные, и даже стал так про себя называть своего товарища, дивясь его лицемерию. Черный Кобель, глаза огненные, обращался к старшей дочери Лота, будто ничего между ними не случилось. Нет, лучше бы ему и впрямь родиться датчиком. Им такое к лицу…

Ангелу, свивающему небо, давно стало известно имя жениха младшей… Аза- рия. Она столько думала о нем, что читающему ее мысли ничего не стоило восстановить до мельчайших деталей его облик, повадки, одежду, манеру держаться, голос… Однако возникало существенное неудобство. Ангела, свивающего небо, начинали одолевать любовные муки Азарии, стоило перевоплотиться в него…

Между тем, наблюдая младшую, Ангел, свивающий небо, часто заставал ее в слезах. Она о чем–то шепталась со старшей. Рвалась в Сигор. Но если он вызывался сопровождать их, они меняли решение. Впрочем, то же происходило, если с ними отправлялся Ангел с черным крылом. Сестры возвращались с полпути, беспокоясь за жизнь отца. Лот и в самом деле был плох. Однажды дочери принесли из Сигора вина и напоили отца, надеясь, что мрачные мысли хоть на время оставят его. Но Лот стал плакать. Он еще больше расхворался, понимая не хуже дочерей, что их ждет. И хотя считал не вправе упрекать Господа за это испытание, но слезы сдержать не мог.

Ангела, свивающего небо, душил гнев на Господа.

Есть грешный миг у каждого святого. Ангел, свивающий небо, не знал, что, готовя его в командировку, оператор, следивший за его перевоплощением из обыкновенного пилота в ангела, допустил ошибку. Человеческая греховность затаилась в ангеле. Лия неодолимо влекла его к себе. Он постоянно терзался одним желанием — застать ее одну! Незадолго до своего возвращения на корабль он поймал ее мысль: «Когда отец и Мааха отправятся в Сигор, я искупаюсь. В такую жарищу одно спасение — вода».

До ее появления Ангел отворотил камень. Водяной столп ударил ввысь! Лия вошла в него, не заметив ангела, превратившегося в свет. Ослепительно сверкало ее тело. И так стояла она, блаженствуя, осыпанная золотоносным родником. В каждой клетке помимо золотой песчинки дрожал от страсти свет. Он! Ангел, свивающий небо!

Но мало ему было этого. Однажды он превратился в Азарию. Ее жениха. И повел себя согласно его привычкам.

В двадцатом веке снился жене Замышляева сон Лии.

Пришло время обеда. Младшая дочь выглянула из пещеры, чтобы позвать Ангела, свивающего небо. Но его не было видно. И она взобралась на гору. Но и оттуда никого не разглядела. Дорога на Сигор была пустынной. «Куда же он подевался? — удивленно подумала девушка и вдруг хитро прищурилась. — А я знаю, где он прячется!»

Ей давно хотелось наведать Змеиный лог, вившийся чуть ли не до самого Содома, но старшая сестра отговаривала: опасности, мол, там всякие. И пройти невозможно, так травы и цветы переплелись. Но сейчас есть законный предлог. А сестре она ничего не скажет.

Лог оглушил ее щебетом, стрекотом, шуршанием, пряными запахами ягод и цветов, проросших сквозь кусты. Закрыв глаза, она качалась на тугих плетях и представляла себя в постели с женихом. Однажды он застал ее лежащей. И сразу одурел. Отбиваясь от него, она невольно локтем задела одеяло, и полная нога вспыхнула первозданной белизной. Напрасно колотила его по дурной курчавой голове, по груди… Азария впился губами в нежно рыжеющий пах и совсем ошалел. «Азария, ну что ты, Азария? — отчаянно шептала она, колотя его по чему попало. — Отец зайдет! Мать! Сестра!» А он… Нет, лучше об этом не вспоминать.

Она качалась на ветвях ползучего растения, перевившего весь лог, срывала терпкие ягоды, от которых хотелось пить, и старалась отогнать воспоминания, но этим еще больше разжигала себя. Нестерпимая жажда иссушила ее. Она облизывала губы, и они становились жесткими. Сок ягод только усиливал жажду, будто ее поджаривали на невидимой жаровне. Внизу шуршали змеи. Беспамятно бормотал таящийся в зарослях ручей. Порой из–под ее рук выпархивали птицы, гнездившиеся в стенах лога. Пить! Она пересилила страх перед змеями и спустилась к ручью. Он нес осыпавшиеся ягоды, не успевшие остыть от зноя. Приятно было захватывать их губами, пить вместе с водой.