Лабиринт Медузы

На их лицах, освещенных желтым лунным светом, Никс видела следы сажи, а на руках… Нет, они вымыли руки. Наверняка сразу же после того, как швырнули умирающую, истекающую кровью, но еще живую старуху в горящую хижину. Но Никс продолжала чуять и кровь, и боль, и предвкушение скорого освобождения. Как же сильно старухе хотелось уйти!

Ей тоже нужно уйти. Ее ждут отец и Димитрис. Но ведь не позволят. Их собственная кровь сейчас вскипает в жилах кровавой пеной. И никто никогда не узнает. Не узнает, что сделали они. Не узнают, что сделала она…

Первым упал мальчишка. Закрыл лицо руками, закричал, а потом затих. Дольше всех продержался старик. Старики часто оказывались живучее и сильнее молодых. Он даже успел проклясть Никс перед смертью. Глупец. Можно подумать, что дочь Медузы можно испугать человеческим проклятием.

А старуха оказалась права. Возможно, она хотела именно этого. Того, чтобы у Никс появилось наконец оружие не только против моря, но и против людей…

Домой Никс вернулась, как и обещала, на рассвете. Море, временный союзник, смыло с нее все следы, тщательно выполоскало одежду, расчесало спутавшиеся волосы, а потом заплело их в косы. Много длинных, похожих на змей кос. Море лучше всех в этом мире знало, как должна выглядеть дочь Медузы…

…А за косы уже кто-то тянул.

– Эй, убогая, ты чего это притихла? Вставай! Обед закончился. И вообще, прислуге не место за столом…

Захотелось обратно в море, под мягкий свет луны. Захотелось открыть глаза.

Вот только глаза и так открыты…

– Эй, Ив! Что это с твоей подружкой? У нее приступ, что ли?

У нее приступ… Как тогда в галерее. Приступ и белые вспышки прямо в мозгу. И снова черные тени, у которых вместо сердец пульсирующие сгустки. И она знает, как эти сгустки остановить. Она вынесла это знание с Костяного мыса. Она может и сделает…

– Ника, – голос злой и растерянный. Он задвигает черные тени в дальние углы, он светится серебром. Если постараться, если напрячься, она сумеет его увидеть. Пусть не лицо, пусть только сияющий силуэт. Хочет ли она? А не важно! Ее желания здесь не принимают в расчет. Она вообще не из этого мира. Ей самое место на Костяном мысе, в полыхающей хижине… – Ника, с тобой все в порядке?

Как с ней может быть все в порядке, когда там, на Костяном мысе, она только что убила трех человек, а здесь, на вилле «Медуза», готова убить еще как минимум троих?! И только голос Серебряного, вот эта тонкая серебряная нить, удерживает ее от финального шага.

– Ника, посмотри на меня! – И горячие пальцы прожигают дыры сначала на ее блузке, а потом и на ее коже. Посмотри на меня… Какая глупая, какая жестокая шутка. Хочется ударить теперь уже и его, сжать в ладони вот это пульсирующее серебром сердце, сдавить… – Успокойся, все хорошо…

И ласковый голос Ариадны в наушнике вторит в унисон этому голосу:

– Иван Серебряный. Гость.

Она знает! Чувствует его даже без Ариадны. Вот по этому серебряному свечению, а еще по голосу, по запаху… По всему! Она так остро, так болезненно остро его чувствует, что готова убить. Это ли не сумасшествие? Не это ли нашли в ее голове врачи, перед тем как сообщить Агате все ее диагнозы. Даже те, что страшнее слепоты. Ведь сумасшествие страшнее. В тысячу раз страшнее!

– Ну что? Ив, ты видишь, с кем связался? Мало того что она слепая, она еще и припадочная.

– Он и сам припадочный! – Черный силуэт сначала приближается, а потом отлетает. Легонько, как перышко. А скулит как маленький мальчик. Как тот мальчик, который умирал у ее ног на Костяном мысе.

– Отвали, Троекуров, пока я тебе снова что-нибудь не сломал! Ника, пойдем, я провожу тебя до твоей комнаты…