Лабиринт Медузы

Никс просидела на пепелище до глубокой ночи. Нет, она не плакала и не скорбела. И жалости к старухе не было в ее сердце. Она просто ждала своего часа, чтобы вернуть долг. На Костяной мыс приходил Димитрис, умолял вернуться в деревню, грозился забрать ее силой.

Не забрал. Потому что чувствовал, что его силы не хватит, чтобы справиться с тем, что вскипало сейчас в душе Никс.

– Уходи. – Она гладила мужа по колючим от щетины щекам, заглядывала в черные, как ночь, глаза. – Уходи. Я вернусь с рассветом.

Ей предстоит сделать такое, что обычный человек, даже любимый и единственный, никогда не сможет ни понять, ни принять. Ей не нужны свидетели. Только силы и решимость. И помощь моря, потому что в одиночку она может не справиться.

Он ушел. Поцеловал долгим поцелуем и растворился в темноте. Хорошо. Так ей будет проще решиться…

Костер уже не горел, не рвался к небу черным дымом, он распластался по камням толстым ковром из пепла и все еще тлеющих углей. Не подпускал, не давал сделать то, что должно. Никс усмехнулась, встала между пепелищем и морем, позвала.

Первая волна была робкой. Она осторожно лизнула босые ноги Никс, скользнула по валунам и с шипением вгрызлась в догорающий костер. Вторая волна была смелее и решительнее. Никс шагнула в сторону, освобождая ей путь. Оставалось лишь ждать, когда море сделает свое дело, победит своего злейшего врага.

Море победило, коснулось затылка Никс легким ветерком и откатилось, оголяя прибрежные скалы. Пепел все еще был теплый. Сейчас он больше походил на глину, чем на пыль. Никс опустилась на колени, погрузила руки по локоть в это черное месиво из чужой сгоревшей жизни. Она искала, шарила в темноте, перебирала головешки, ракушки и кости. Она была готова исполнить данное старухе обещание.

В темноте череп казался осколком луны, таким же гнойно-желтым, таким же щербатым. Море приняло его не сразу, в сомнениях покачало на волнах, словно решаясь, нужен ли ему такой подарок. Никс ждала, до рассвета было еще далеко. Время есть, а ей нужно подумать. Крепко подумать…

Они подкрались сзади, вынырнули из темноты, отрезали путь к отступлению. Их было трое. Мужчины… Самый старший – уже глубокий старик, самый младший – еще совсем мальчишка. Мальчишку было жалко больше остальных. Наверное, он мог бы еще раскаяться в том преступлении, что совершил по недомыслию, по указке старших. Или уже поздно?