После ночного купания в моментально промокшей рубашке она не чувствовала себя чистой, только очень замерзшей. Еловые иголки кололи босые ноги, влажные волосы неприятно липли к спине, ветки хлестали по лицу, а света луны едва хватало, чтобы не проваливаться в ямы и не спотыкаться о толстые древесные корни. Но она упорно шла вперед – куда глаза глядят, хотя глаза с трудом разбирали дорогу, – стараясь не слишком злиться на бабушку, отправившую ее эту летнюю ночь на охоту за колдовским цветением.
Неверные тени играли с ней злые шутки, крики ночных птиц, раздававшиеся в ночном лесу, заставляли то и дело оглядываться. Выросшая в лесу, девушка не боялась, но всегда помнила об осторожности, тем более, что идти к цветку без света ей полагалось в одиночестве, а она не могла быть уверена, что находится в лесу одна. Казалось, кто-то крадется по ее следам, стараясь попадать в такт ее шагам – и это не пугало, но беспокоило, потому что могло сделать все ее усилия напрасными. Едва ли кто-то мог причинить ей вред, пока амулет был с нею. Крепко сжимая маленький осколок стекла сквозь плотную ткань рубашки, она шла все дальше и дальше, прислушиваясь к шорохам за спиной. Стоило ей увериться в том, что кто-то идет следом, и остановиться, как подозрительные шорохи затихали, раздавался голос какого-нибудь из ночных зверей или птиц, и она успокаивалась, уверенная, что в лесу все идет своим чередом. Она шла дальше, пока через несколько мгновений тревожащие звуки не возвращались вновь.
Наконец, девушка вышла на маленькую поляну, со всех сторон окруженную огромными вековечными соснами. Ровно посреди поляны, залитый лунным светом, рос невысокий кустарник – точь-в-точь такой, каким его описывала бабушка. На темных упругих ветках тихонько покачивались, несмотря на отсутствие ветра, посеребренные лунным светом аккуратные продолговатые листья и крупные нераспустившиеся бутоны.