Лабиринт Химеры

— Благодарствуем на вашем слове, — ответил Тихий. Предложить полицейскому присесть он не мог. Полицейский об этом знал, стул просить не стал. — Отчего же такая радость нам привалила? — продолжил вор.

— За советом к вам, Семен Пантелеймонович, да и только.

— Совет дело нужное. Кто его спросит.

— Именно так.

— Значит, вернулись на службу трудную и неблагодарную, Родион Георгиевич?

— Что поделать, скучно обывателем.

— Тогда мир почет и уважение вам шлет.

Это означало, что старшина выразил уважение, выше которого ни один полицейский рассчитывать не может. Как признание заслуг, силы, честности и справедливости, до которой воровской мир имел особую чувствительность. Воры тоже соблюдали законы, только ими самими поставленные. И никакие другие. По понятиям этих законов, Ванзаров был полицейский, которого следовало уважать. Лучше иметь дело с честным, умным и неподкупным, чем с продажной мразью при чине. Некоторым приставам воровской мир приплачивал помаленьку, но уважения к ним не было и в помине.

Своеобразную награду Ванзаров принял молча. Рассыпаться в любезностях здесь не полагалось.

— Так что за совет требуется?

— Семен Пантелеймонович, вы ведь за Павловском понемногу присматриваете…

Теперь уже Тихому полагалось промолчать. Дескать, не я это сказал.

— Так вот не могу взять в разумение одну странность, — продолжил Ванзаров. — Сколько ни ходил по тем улицам, ни охотницы, ни безродницы, ни грызуна, ни ерусалимца[10] не повидал. Или глаза меня обманули.

— Глаз твой верный, Родион Георгиевич, — ответил Тихий.

— Как так? Разве ж такое возможно?

— А вот так оно вышло: нету желающих гостить там. Стрелок[11], и тот отказывается. Понять можно, я не гоню.

— Да что за чудеса такие?

— Такие, что и сказать — не поверите, Родион Георгиевич.

— Поверю, — твердо ответил Ванзаров. — Затем пришел.

— Только уж не звоните о наших бедах, и так жизнь тяжкая.

— Слово мое знаете.

— Знаем. Слово ваше крепкое. Потому сюда с уважением заходите, Родион Георгиевич…

Тихий загасил пальцами огарок, коптивший едким дымом, и тяжко вздохнул.

— Народ там пропадать стал, — сказал он. — Отправишь, как положено, ждешь день, два, три, так и не вертается. Деваться бедовым некуда, да и куда убежишь с промысла да умения. Только на каторгу, одна дорога. Ну, так один не вернулся, другой, слух пошел, бояться стали. А для такого промысла страх — дело губительное. Со страхом нельзя. Потом вовсе в отказ пошли. Как ни просил — ни в какую не хотят. Место такое гиблое.

— С год, как началось?

— Правда ваша, Родион Георгиевич.

— Много народа сгинуло?

— Порядком… С десяток, не меньше. И все бабы. У них языки длинные, не укоротишь. Болтают что ни попадя. Вот куска хлеба и лишились.

— И никто не знает, куда делись?

— Если бы узнали… Я уж так вертел и эдак, ничего не выходит. Мы уже на псковских и новгородских грешить стали, думали: вотчину под себя взять хотят. Ну, так поговорили, сердечно, по-нашему. Не знают ничего мужики, сидят смирно по своим домишкам, в нашу землю нос совать не хотят. И правильно. Каждый на своей земле жить должен.

— Благодарю, Семен Пантелеймонович, совет бесценный.

— Да какой там совет, — Тихий смахнул невидимую пыль со стола. — Вот если бы вы, Родион Георгиевич, прознали, что там творится, мы бы за благодарностью не постояли. Только бы намекнули, кто там балует.

— Это зависит не от меня, — сказал Ванзаров. — Я тоже связан обязательствами.

— Ну, как говорится, и на том спасибо…

Прощание с воровским старшиной не отняло много времени. Ванзаров как раз успел на Царскосельский вокзал, чтобы запрыгнуть в первый поезд.

72. Перепутья

На перрон вышло довольно много ранних пассажиров, среди которых прибавилось господ вспотевшего вида с баулами и чемоданами. Дачный сезон начинался в положенный срок. В ближайшие дни население Павловска вырастет многократно. Приедут дамы с кавалерами, дамы с мужьями, дамы с детьми и просто дамы. Про мужчин и говорить нечего, кто их считать будет.

Ванзаров оказался в толпе дачников, которая вынесла его на площадь перед вокзалом и, растекаясь по улицам, помогла остаться не замеченным городовым. Он не хотел, чтобы полицмейстер узнал о его приезде. Всему свой срок. Оставалось только пробраться по улицам, избегая постов, которые он примерно изучил. Когда же Ванзаров вышел к 4-й Оранской улице, то был уверен, что его персона осталась вне контроля. Во всяком случае, местной полицией. О прочих, более опытных людях, лучше не думать.

В домах по обе стороны улицы не было заметно движения. Никто из обитателей не пил утренний чай на свежем воздухе. Как будто попрятались. Занавески в доме Агнии оказались задернутыми. Издалека было трудно разобрать, дома ли она. Ванзаров еще выбирал, кому нанесет визит первым, когда его окликнули.

Мамаева в платье модного кроя, укрываясь кружевным зонтиком от мягкого солнца, была свежа, хороша и чрезвычайно привлекательна. Витающая за ее плечами фигура с постной физиономией не портила впечатление. Мамаева была ослепительна и знала это. Раннего встречного одарила презрительной улыбкой.