Лабиринт Химеры

Названный господин окинул незнакомца взглядом, нашел его вполне милым и довольно воспитанным, вытер салфеткой губы и, наконец, дружелюбно улыбнулся.

— Так и есть, так и есть! — сказал он задорно. — Простите, не припомню вас…

— О, какое счастье! — восторженно воскликнул Ванзаров, при этом подвигая себе стул. — Какое счастье! Какая честь! Сбылась моя мечта! Какой счастливый день!

— Да кто же? — спросил Душинцев, польщенный таким энтузиазмом.

— Приехал найти дачу, а нашел подлинное чудо! Кто бы мог поверить: вот так вот, запросто вижу великого Душинцева! Расскажу маменьке — не поверит! Какое везенье!

И Ванзаров в порыве чувств смял шляпу.

Редкий человек способен мыслить холодно, когда его в глаза называют «великим». Душинцев не был исключением. Отбросив глупую салфетку, он приготовился к чему-то приятному, что должно произойти, как подсказывало ему сердце.

— Вы меня знаете? — чуть жеманно спросил он.

— Как можно не знать великого балетного педагога! Вы воспитали плеяду танцовщиц! Какие имена! Какой успех! На вас держался русский балет! На вас держался Мариинский театр! Вас считают, пожалуй, самыми великим педагогом, рядом с которым поставить некого! Я и моя матушка ваши безграничные поклонники! Мы восторгаемся вашим талантом!

Душинцев, окончательно сраженный и оглушенный тирадой, не знал, что и делать. Зато новый знакомый не растерялся. Кликнул официанта и приказал подать шампанское. Бутылка была принесена удивительно скоро, как будто была наготове. Янтарный напиток хлынул в бокалы, пузырьки взлетели.

— За вас, великого педагога! — сказал Ванзаров, поднимая бокал.

Он подождал, пока Душинцев выпьет до дна. И сразу налил еще.

— За русский балет и его славу!

Такой тост невозможно было пропустить. Душинцев не пропустил. Бокал, который он поставил, по волшебству наполнился опять.

— За Терпсихору и ее верных служителей!

Душинцев вскочил, вознес руку и провозгласил:

— За великую музу!

После чего на гусарский манер залпом осушил бокал. И упал без сил на стул. Темп, взятый незнакомцем, немного утомил.

— Как зовут вас, молодой человек? — спросил Душинцев, ощущая, как в душе и теле медленно и сладко растекается мед счастья. Чувство, которое он давно позабыл.

— Чиновник Ванзаров, — последовал ответ. — Хочу найти дачу…

— О, милый мой, вы опоздали, все дачи у нас с января разобраны.

— Какая жалость. Но это ничего. Встреча с вами искупает мою неудачу. Вижу, у вас на лацкане символ дионисийцев… Какая тонкая работа, какая изящная вещица: фаллос, обвитый виноградом…

Душинцев хитро прищурился и погрозил пальцем.

— Есть нечто, о чем нельзя говорить всуе. Вы поклонник великого божества виноградного сока?

— В каком-то смысле. Вакхический культ, мистерии, тайны и прочие вакханалии сильно привлекали меня.

И Ванзаров налил еще бокал. Изрядно захмелевший Душинцев взял его, но не сразу попал локтем в стол. Наконец, найдя опору, он заявил, что хочет сказать нечто важное.

— За Диониса! — выпалил он и жадно припал к бокалу, испив его до конца. Ванзарову даже не пришлось повторять за ним.

— Знаете что, молодой человек, как вас там…

— Родион…

— Да, Гермион, я хоть дачу не сдаю, но для вас сделаю исключение: а приезжайте на лето с вашей матушкой ко мне. У меня дом скромный, но места хватит. О плате можете не беспокоиться.

Ванзаров излил поток патоки, чтобы выразить, как благодарен великому педагогу. Впрочем, нельзя и подумать, чтобы стеснить такого человека. Да и матушка никогда не согласится.

— Тогда… — Душинцев окончательно развалился на спинке стула, — …мой милый Гермион, я приглашаю вас завтра вечером ко мне. Вам, как адепту Диониса, будет любопытно.

— А что будет вечером?

— О! Это секрет… Тайна!

— Обожаю тайны, — сказал Ванзаров, доливая в бокал педагога. — Отказаться от вашего приглашения выше моих сил. Непременно буду.

Был еще поднят тост за театр вообще и за Мариинский балет в частности.

Душинцеву было так хорошо, что он не заметил, как и когда молодой человек исчез. Впрочем, в счете, который официант принес, бутылки шампанского не оказалось. В нетвердую голову Душинцева даже закралась шальная мысль: а не призрак ли это был? Не сам ли Дионис в человеческом обличье усладил своего поклонника хмельной влагой виноградной лозы?

33. Невидимые муки

Василий Ильич Антонов разрывался между страшной дилеммой: исполнить долг или ну его. С одной стороны, Управляющий не имеет права отсиживаться дома, когда в вверенном ему городке чуть не сгорела больница. Но пожар-то — не светский раут, там, чего доброго, надо распоряжения отдавать. Выслушивать на пепелище жалобы, утешать и заниматься подобными малоприятными делами. С другой стороны, отчего бы не наплевать на все? Оправдание у него имеется непоколебимое: нервное потрясение. С таким диагнозом можно хоть месяц отсиживаться, никто не посмеет укорять. Тем более — начальство. Тем более губернатор Санкт-Петербургской губернии граф Толь — человек мягкий, добрый, либеральный. Так не лучше ли отдаться заботам жены, чем общественному долгу?