Лабиринт Химеры

И эту милую даму, чрезвычайно приятную, с модным гардеробом, Сыровяткин знал. Он показал, где расположен ее дом.

— Чудесно, — сказал Ванзаров, забирая с тарелки последний бутерброд.

— И что это доказывает? — раздраженно спросил Сыровяткин.

— Объясняет… — Ванзаров жевал так смачно, что у полицмейстера свело челюсть, — почему жертва надела плащ с таким капюшоном.

— Простите, не понимаю…

— В хорошую погоду у вас принято сиживать в саду. Она не хотела, чтоб ее заметили соседи.

— Соседи кого? — спросил Сыровяткин, думая не о логике, а о бутербродах, погибших безвозвратно.

— Соседи ее сестры Агнии…

Ванзаров ждал, что полицмейстер, наконец, сейчас начнет соображать. Сыровяткин заметил это и победил себя.

— То есть вы хотите сказать…

— Да, Константин Семенович, хочу. Хочу попросить прощения, что бессовестно уничтожил ваш завтрак. За мной долг: большой обед. Но после того, как найдем убийцу. Передайте вашей супруге, что готовит она изумительно…

Как часто бывает, одно сильное чувство обратилось другим: Сыровяткину стало стыдно. Он вел себя глупейшим образом, недостойно чина и звания.

— Пустяки, Родион Георгиевич, — пробормотал он.

— Раз уж мы нашли двух соседей, надо узнать остальных… Кто живет здесь? — Ванзаров показал на дом чуть правее дачи Вольцевой.

— Господин Руковской, — ответил Сыровяткин.

— Чем знаменит?

— Ничем, мирный обыватель, кажется, любитель театров…

— В этом доме… — Ванзаров указал на следующую дачу, — живет странный господин, который измывается над девочкой лет двенадцати…

Сыровяткин смутился, как будто дело касалось его родственника.

— Ну что вы, это господин Гейнц, Людвиг Янович, учитель французского в отставке. Он занимается физической закалкой Зои… Это его приемная дочь… Честный и уважаемый горожанин.

— А дом с ним по соседству? В нем живет дама, которая носит полный траур.

— Вдова доктора Горжевского, Инна Леонидовна. После смерти мужа живет молитвенной жизнью, частенько бывает на его могиле…

— Остался один неизвестный, — сказал Ванзаров.

— Дом доктора Затонского, из нашей больницы, вы его видели, — ответил Сыровяткин, показав дом на карте.

Ванзаров кивнул.

— Чудесный человек… У вас такой город красивый, а на этой улице все дома на одно лицо.

— Все жадность и коммерческая хватка, будь она неладна. Ловкий господин землицу прикупил, домишки дешевые поставил, барыш хороший наварил. У нас вот такой подарок остался. Не люблю я этих капиталистов…

— Что ж, Константин Семенович, капитализм не наша печаль. Бутерброды ваши кончились, дачи кончились, теперь остается самое трудное.

Предостережение вернуло организму Сыровяткина утраченную бодрость. Он невольно собрался, готовясь к худшему.

— Как прикажете…

— Во-первых, отправляйтесь к барышне Вольцевой…

— Переодеться в цивильное?

— Наоборот, при всем форменном параде. Можете для солидности городового прихватить. Будет мало — берите оркестр пожарной части. Просите ее прибыть в больницу на опознание сегодня…

— Будет исполнено. Что-то еще?

— А еще… — сказал Ванзаров, немного задумавшись. — А еще, есть ли у вас хотя бы один толковый малый, желательно молодой, который может выполнить деликатную миссию?

Вопрос поставил Сыровяткина в тупик. Это было совсем не то, к чему он готовился. К счастью, ответ был не так труден.

— Найдется, — ответил полицмейстер, невольно переходя на шепот. — А что ему предстоит делать?

— Совершить мелкое преступление, — ответил Ванзаров и заговорщицки подмигнул.

Полицмейстер поначалу не понял: это шутка или проверка? Вскоре ему все объяснили.

31. Родственные души

Жители города Павловска еще не привыкли к ароматам знаменитой сигарки. За что винить их нельзя. Жуткую вонь не выдерживали даже столичные извозчики, а они-то запахов не чувствовали с рождения. Ощутив наползающее облачко, городовые морщились и отворачивались, больные, до сих пор оставшиеся в больничном дворе, умоляли прекратить их мучения, как угодно, хоть дав яду на всех. Только доктору Дубягскому было все равно. Потому что ему уже было все равно.

Владелец убийственной сигарки, как всегда, не обращал внимания на последствия курения. Отчасти потому, что Лебедев пребывал в странном и непривычном для него меланхолическом настроении. Он стоял около двери, ведущей в мертвецкую, разглядывал синеву небес и запускал в них струи табачного дыма. Кожаный фартук, надетый на сорочку, делал его похожим на нерукотворный памятник криминалистике.

Из мертвецкой вышел Шадрин и, робея, подошел к Лебедеву. Ему молча протянули кожаный портсигар, из которого высовывались хищные черные головки. Санитар не знал, что удостоился высшей любезности от великого криминалиста, на которую могут рассчитывать смертные. А потому вежливо отказался.

— Зря, отлично прочищает мозги, — сказал Лебедев, не повторяя царскую милость дважды. — И удовольствие заодно.

— Получил истинное удовольствие, наблюдая, как вы трудились, Аполлон Григорьевич, — ответил Шадрин. — Нашим до вас далеко.

Лесть никогда не вызывала протеста Лебедева.

— Откуда вы меня знаете? — для проверки спросил он.