Лабиринт

— Это и в самом деле прелестная звездочка,— наливая Сёдзо чай, продолжала она свой рассказ.— Тадафуми так обрадовался, когда увидел ее. Он сказал, что в небо залетела звездочка фейерверка.

— Удачное сравнение,— отозвался Сёдзо.

— Он говорил, что вы теперь каждый вечер будете показывать ему новые звезды.

— Я и сам их не очень хорошо знаю. Приходится заглядывать в звездный атлас. Тадафуми...

Сёдзо запнулся и, чтобы скрыть неловкость, отхлебнул чаю. Ведь все служащие в доме почтительно называли мальчика «господин Тадафуми» или «молодой барин». Сёдзо же не мог и не хотел следовать их примеру. В разговоре с родителями он называл мальчика либо «ваш сын», либо просто «он», избегая называть имя. А вот сейчас неожиданно для самого себя он назвал ученика по имени, как обычно, когда оставался с ним наедине. Он хотел было поправиться и не сделал этого. Он почувствовал, что его фамильярность как-то сразу сократила расстояние между ним и виконтессой. С полной непринужденностью он стал говорить о большой любознательности мальчика и о том, что особое пристрастие он питает к естествознанию.

— Вы думаете?

— Да, да. Но, пожалуй, его склонности будут не по душе господину виконту?

Виконтесса промолчала. Она лишь чуточку склонила голову, ровно настолько, насколько это необходимо актеру в трагедиях, чтобы выразить печаль. Огонек в глазах сразу погас, дрогнули нежный подбородок и уголки пухлых губ, и по всему лицу пробежала тревожная тень.

Сёдзо вспомнилось, как виконт впервые принял его у себя в качестве будущего наставника своего сына. Господин Ато заявил, что хотел бы воспитать из мальчика личность, в которой сочетались бы качества генерала Ноги и Муссолини. В таком духе он и пытался дать соответствующие инструкции Сёдзо. Но тут же добавил, что не хотел бы, чтобы спартанское воспитание сына выходило за известные рамки. У отца, по-видимому, на всю жизнь остались горькие воспоминания о палочной дисциплине, которую насаждал генерал Ноги, бывший в свое время директором того лицея, где учился виконт.

— Но как бы то ни было,— сказал он в заключение,— не забывайте, что ваш ученик принадлежит к тем, кто составляет опору императорского трона, и если когда-нибудь, как я надеюсь, он станет гордостью отчизны, в этом будет и ваша заслуга. Платить вам будут в месяц тридцать иен... или нет, кажется, двадцать пять? Сколько, Окамото? (Вопрос был адресован присутствовавшему при разговоре управителю.) Ах, все-таки тридцать? Ну, хорошо. И в комитете семьдесят. Что ж, это немало.

Виконт Ато, высокий, стройный господин, похожий на манекен из магазина европейской одежды, несомненно, гордился своим красивым лицом, красивым носом с горбинкой и черными подстриженными усиками. Назвав сумму жалованья репетитору, он внушительно покачал головой. И тут же в нем шевельнулась крайне досадная мысль. Что же это такое? Молокосос-репетитор будет получать у него столько денег! Чуть ли не больше, чем назначено самому хозяину на карманные расходы! Сейчас, например, у него, виконта Ато, в кармане нет и трети этой суммы.

Забыв про свое намерение высказать учителю еще некоторые пожелания относительно занятий с сыном, он обратился к управителю и приказал немедленно возместить ему деньги, которые он потратил вчера в ресторане «Кин-суй» (счет он уже передал в контору).

— Не думаю, чтобы муж был против, раз это нравится мальчику,— заметила виконтесса, беря в руки пяльцы, и начала неторопливо продергивать иглу сквозь натянутый шелк. Говорила она таким тоном, будто обращалась сама к себе.— Ведь это большое несчастье — не иметь возможности делать то, что хочешь. Пусть мальчик занимается тем, к чему его влечет. Было бы неразумно мешать его склонностям. Я не хочу вмешиваться в ваши занятия. Если бы даже муж что-либо запретил, я бы отменила его запрет. Я не предъявляю к Тадафуми никаких требований относительно его будущего. Пусть станет тем, чем хочет. Я буду рада любому его выбору. И если ему ради службы или долга придется покинуть меня и отправиться куда-нибудь далеко, я готова примириться с этим. Я согласна на все, лишь бы он не забывал меня. Пусть хоть раз в день вспоминает меня в дальнем краю. Только раз в день. И я буду счастлива.

В словах виконтессы не было ничего особенного. То же самое на ее месте могла сказать любая мать. Но для такой молчаливой женщины это был невероятно длинный монолог, хлынувший из ее уст, словно поток, прорвавший плотину. Сёдзо слушал как зачарованный, и каждое слово казалось ему исполненным особого смысла и значения.