Лабиринт

На оранжевой занавеске, отделявшей комнату от маленькой буфетной с раковиной для мытья посуды, появилась тень горничной Кину, послышалось легкое позвякивание чашек. Пяльцы хозяйка положила на стол, возле вазы с букетом осенних цветов; дома она почти не расставалась с пяльцами, вышивала даже когда приходила в классную комнату и, скромно сидя в уголке, присутствовала на занятиях сына. Она неторопливо делала стежки с таким видом, будто ее совсем не интересует, что получится из ее рукоделия, ибо все его значение заключается для нее в самих стежках. Когда Сёдзо видел ее за вышиваньем, ему не раз вспоминался миф о Пенелопе, которая утром распускала то, что успевала соткать за ночь, лишь бы оттянуть время. При свете лампы блестела черная лакированная шкатулка, наполненная пестрыми мотками шелка; рядом лежали пяльцы с незаконченной прекрасной вышивкой, и, глядя на эту картину, Сёдзо почувствовал глубок кий смысл своего сравнения.

Он рассказал, что, провожая приятеля на станцию, по пути зашел с ним на виллу Масуи и передал госпоже Ато привет от Мацуко и Тацуэ.

— Кстати, госпожа Масуи интересовалась, долго ли еще пробудет здесь мастер из Киото.

— Он говорил, что пробудет здесь еще несколько дней,— ответила виконтесса.

Речь шла о знаменитом «мастере чайной церемонии» ⁴¹, прибывшем из Киото на открытие чайного павильона на вилле господина X. На торжестве присутствовала в тот день и виконтесса.

Рассказав, какой великолепной была сегодняшняя церемония, на которой мастер из Киото исполнял роль первого гостя, она выразила сожаление, что госпожа Масуи не смогла присутствовать на празднике.

Виконтесса была немногословна. Говорила она прозрачно-чистым, но негромким голосом, который казался таким же бесстрастным, как и ее черты. Но временами ее неподвижное, застывшее, словно маска, лицо внезапно менялось.

Подобное преображение происходит с актерами Но⁴². Белая и гладкая маска актера не выражает никаких чувств, но вот актер начинает играть — и каждый поворот его головы, каждое его движение настолько полны смысла и выразительности, что вы забываете о маске. Вы начинаете воспринимать ее словно живое лицо, и вам уже кажется, будто вы видите, как приливает и отливает от него кровь и как напрягается и приходит в движение каждый его мускул.

Но с виконтессой такая перемена случалась редко — только когда речь заходила о сыне.

Так оно было и сейчас, когда она начала рассказывать, как вечером она с сыном отыскивала Сердце Скорпиона, о котором Сёдзо рассказывал мальчику. Звезды густо высыпали на прояснившемся небе. И вот они увидели эту красную, словно кровоточащую звезду.

Госпожа Ато говорила с увлечением, и ее лицо, отличавшееся матовой белизной магнолии, порозовев, расцвело, как цветок в лучах весеннего солнца, а глаза, обычно строго смотревшие из-под припухших век, вдруг засветились странной, загадочной улыбкой. Ее словно подменили.

И Сёдзо вспомнилось, как преображалось иногда юное личико Марико, из-за которой полчаса назад на вилле Масуи едва не разгорелся жаркий спор. Но Марико была совсем не похожа на госпожу Ато. И красотой не блистала, не зря Мидзобэ говорил, что черты у нее неправильные, негармоничные. Но стоило Марико улыбнуться — и каким милым, каким выразительным становилось ее лицо. У виконтессы же черты были идеально правильные, и как раз улыбка нарушала их классическую пропорциональность и вносила в них какую-то дисгармонию. Впрочем, это не портило ее лица, оно становилось лишь по-новому прекрасным. Наблюдая перемену в виконтессе, Сёдзо вдруг подумал, что облик ее сейчас исполнен не столько нежной материнской любви, сколько затаенной страсти. И в этом контрасте между безжизненным, холодным лицом и загадочно-обольстительным выражением глаз было какое-то колдовское очарование.

Красота этой женщины захватила Сёдзо. В груди сильнее забилось сердце, и он почувствовал, что и сам меняется в лице. Слушая в тот вечер болтовню Мидзобэ, который заявил, что внешность виконтессы не интересна для художника европейской школы, Сёдзо усмехнулся про себя. Вряд ли он бы это сказал, если бы хоть раз видел, как чудесно меняется ее облик. Она настоящая фея! Правда, и самому Сёдзо лишь изредка приходилось наблюдать эти неожиданные превращения. Чаще всего лицо ее сохраняло свою утонченную, почти божественную бесстрастность, даже когда темой разговора был ее любимый сын. А при внезапной метаморфозе он начинал сомневаться, не верил своим глазам, и его преследовало желание как можно скорее еще раз проверить свое впечатление.

Когда Тадафуми обнимал его, прислоняясь головой к его плечу, Сёдзо пытливо всматривался в тонкий профиль мальчика. Быть может, сам того не сознавая, молодой репетитор хотел найти в его лице то таинственное выражение, которое появлялось иногда у его матери.

Горничная Кину принесла на серебряном подносе чайник с чаем, посуду и поставила все на столик, накрытый белоснежной кружевной скатертью. Следуя английскому обычаю, виконтесса всегда сама разливала чай.