Лабиринт

Стычку с партизанами на обратном пути после реквизиции фуража никак нельзя было назвать боевыми действиями. Уже по одной этой причине преступный поступок, который он в каком-то безумии совершил тогда, вызывал у него раскаяние, но дело было сделано. Однако до сих пор раскаяние было смутным, и он находил для себя всевозможные оправдания. Но сейчас он уже вполне ясно сознавал свою вину, сознавал, что он убийца. И если он будет мешкать с побегом, то его заставят снова совершить такое же преступление. Образ партизана в синей одежде слился в сознании Сёдзо с образом Чэна, который падет под ударом меча. И ему припомнились похожие на заросли низкие купы ююбы и ширь зеленеющих пшеничных полей. А в плывущем над ними вечернем сиреневом полумраке ослепительная вспышка разорвавшейся ручной гранаты. И на фоне этих видений отчетливо выделяется палач с окровавленной саблей в руках.

Рубашки Сёдзо повесил сушиться на веревку там, где обычно сушили белье, тут его было навешано чуть ли не столько, сколько в иной небольшой городской прачечной, затем он пересек пустырь и скрылся за поленницей дров. Столовая, казарма, за ними еще одно здание, а слева от него над всеми постройками высится круглая башня. Караул у башни был выставлен после ареста Чэна, и на посту стоял тот самый Накаи, который обнаружил листовки. Он наверняка считал, что внеочередной наряд — незавидная награда и ради нее не стоило подбирать эти бумажки. Изволь теперь торчать возле этой дурацкой башни! Недовольство Накаи можно было заметить еще издали по его вытянувшейся кислой физиономии. Сёдзо подошел к нему.

Круглая башня строилась как вторая наблюдательная вышка. Когда изменилась военная обстановка, она потеряла свое первоначальное назначение, и дозорных на нее больше не ставили, незадолго до прибытия Сёдзо ее приспособили под склад. Так же, как в квадратной башне, здесь у входа на первый этаж, через который нужно было пройти, чтобы подняться наверх, была навешена дверь, никак не подходившая к кирпичным стенам. Дощатая тонкая створка была кое-как прилажена к грубо обтесанным косякам, на ней красовался большой висячий замок, наподобие котелка. Сёдзо невольно вперил в него пристальный, настороженный взгляд. Затем пальцем показал на дверь, давая понять, что имеет в виду того, кто заключен в башне, и тихо спросил Накаи:

— Наверно, и не ест ничего?

— Три раза в день дают, и все одни гаоляновые лепешки. Кому они в горло полезут! Однако крепкий же народ эти партизаны, скайпу я тебе. Избили его до полусмерти, а он никак не признается. Знает, что все равно убьют, вот и держится.

— Да...

— Ты, значит, здесь еще на посту не стоял?

— Нет. Сегодня мне опять дежурить на квадратной.

— Ночь там стоять тоже ничего приятного, а все же лучше, чем караулить партизан.

— Давай поменяемся?—невольно вырвалось у Сёдзо. Это прозвучало как шутка, но сердце его наполнилось ужасом. Удастся ли бежать, как он задумал, или побег сорвется — теперь все зависит от того, дойдет ли до него очередь стать в ночной караул у круглой башни, пока в ней еще находится Чэн. Пожалуй, даже хорошо, что до сих пор его назначали в караул на квадратную башню. Ведь если будет соблюдаться очередность, то завтра, наверно, он будет стоять на том месте, где стоит сейчас Накаи. А раз так, то можно надеяться, что план его осуществится. Нужно только, чтобы он стоял на посту ночью. И не просто ночью, а в определенное время. Сразу после наступления темноты не убежишь, да и на рассвете тоже. Лучше всего дежурить после полуночи. Тогда можно все проделать не торопясь, обдуманно: в его распоряжении будет целых два часа до смены караула. Сбить этот замок особого труда не составит. Ну, а если его очередь не подойдет? Как тогда увести Чэна из этой проклятой башни с толстыми ровными стенами и с маленькими, словно бойницы, оконцами на первом и втором этажах? Стены без единого выступа, ноги не на что поставить.

Накаи, не обратив внимания на то, что Сёдзо вдруг, словно запнувшись, умолк, начал рассказывать, как казнили пленного партизана в провинции Шаньси.

— Парень еще совсем молокосос, а уже был каким-то вожаком в тех местах. И вот этот самый молодчик доводился племянником старику водоносу, который работал у нас в отряде. Жалостная была картина, когда старик весь в слезах пришел за трупом парня.

— А у Чэна нет ни отца, ни матери?

— Этого я не знаю. А вот жена у него — бабенка подходящая. Как-то мы пошли в деревню О., видим, там у колодца женщины стирают. Мне тогда Хата сказал, что самая молодая из них — жена Чэна. Я этого никак не ожидал от нашего борца... Такой ведь пентюх, а тут доглядел...