Лабиринт

Сёдзо промолчал, но внутри у него все похолодело. Он боялся взглянуть на Хаму. Неужели Хама о чем-то догадывается?.. Но услышал он не то, чего опасался,— это было в сто раз страшнее.

— Я думаю, не тебе ли поручат пустить в расход Чэна? С тех пор как ты съездил тогда в К., Уэда точит на тебя зубы и злится еще больше, чем раньше. Он не успокоится, пока не сделает тебе какую-нибудь гадость. Но уж если придется, Канно, смотри не подведи! Действуй решительно, как настоящий японский солдат. Раз — и готово! Станешь труса праздновать — как бы тебя и самого в это дело не впутали. Слышишь? Смотри не забудь!

Уходя с поля, Сёдзо захватил с собой рубашку Хамы, чтобы заодно со своей выстирать ее. Стирали обычно в умывальной. Из резервуара, стоявшего у колодца, вода подавалась в оцинкованную лохань. Это тоже была роскошь, о какой понятия не имели ни в одном другом отдельно действующем отряде.

Сёдзо, черпая воду большим глиняным кувшином, налил шайку, поставил ее на скамейку у окна, намылил рубахи и приступил к стирке. За время службы в армии он не только научился ловко владеть иглой,но и стал заправской прачкой. Однако сейчас он лишь механически выполнял привычные движения.

По правде говоря, мысль, неожиданно запавшая ему в голову при виде начавшей желтеть редьки, еще не окончательно созрела. Внезапную его решимость вызвали в нем воспоминания о Синго, песни, раздававшиеся из партизанского репродуктора, и недавнее свидание с Кидзу в городке К. Правда, решимость эта была подобна короткой вспышке при самопроизвольном взрыве газа. Но когда постепенно в голове его начал созревать тайный план, снова возникли сомнения, колебания и просто страх. Завершится ли успехом побег? А вдруг его схватят при попытке бежать, что тогда? Страх, унижение, позор, гибель... Не говоря уже о всевозможных трудностях, которые предстоит испытать при осуществлении задуманного плана...

Чем больше он над всем этим размышлял, тем больше мучили его сомнения и беспокойство, и только последние слова Хамы заставили его отбросить их... «Не тебе ли поручат пустить в расход Чэна?»

Безусловно, Чэна приговорят к казни. На виду у всех ему придется отрубить Чэну голову. Известно, что порой человек способен на любой жестокий поступок. Но Сёдзо отроду не слыхивал о подобной жестокости. А может быть, Хама напрасно тревожится, пытался он успокоить себя. Но успокоения не было, пронизывающий взгляд фельдфебеля стоял перед глазами и как бы прожигал его насквозь. Если даже ему и повезет и он останется в стороне, на этом ведь дело не кончится. Не он, так кто-то другой выступит в роли палача. То, что в этот момент взбредет в голову какому-нибудь унтер-офицеру, станет непререкаемым приказом. И именно эта чудовищная нелепость — отличительная черта войны, в которой люди истребляют своих ближних, к которым не питают ни ненависти, ни злобы, и сами идут на смерть. Может быть, это самый обыкновенный факт, тем не менее, когда это видишь или когда это касается тебя лично, то невольно поражаешься, словно узнаешь о таких фактах впервые. Сёдзо как будто забыл, что отряд их находится в «особом районе». Он и раньше питал отвращение к армии, не любил и презирал ее, но такой ненависти, какая охватила его сейчас, он до сих пор не испытывал еще ни разу. И вместе с тем он с болью чувствовал, что начинает ненавидеть и себя. Ведь он все время отрицал пораженчество, значит, тем самым одобрял жестокость, царившую в армии. Единственное, чем он может загладить свою вину,— это побег. Он должен, он обязан бежать. Независимо от дела Чэна. Независимо от того, поручат ли ему или кому-нибудь другому отрубить Чэну голову. Он больше не раздумывал о том, действительно ли Чэн подбросил листовки или это ложное обвинение. Важно было другое — при побеге взять Чэна с собой. Если Чэн связан с партизанами и до сих пор просто маскировался, то тем более ему следует помочь. Сёдзо был человек слабого характера, неуверенный в себе и в течение многих лет держал себя очень осторожно и уже привык к этому, однако сейчас разорвались какие-то путы, внутренне связывавшие его, и дали выход безрассудной отваге. Он снова готов был действовать очертя голову. Великое множество людей, таких, как Чэн, попало в беду и погибло ни за что ни про что. Кроме тех, кто пал в бою, всех погибших можно назвать чэнами. Да и тех, кто убит в сражениях, тоже... Сёдзо схватил выжатые рубашки. Повесить сушить или еще раз простирать? Что делать, как поступить? Руки у него словно онемели, и сам он стоял как вкопанный — вот так стоит без движения машина, у которой сломалась какая-то важная деталь. В этот момент только одна мысль сверлила его мозг, «А разве сам я не убил одного из товарищей Чэна?»