Квазар

Я бросал ведро в пруд и вытягивал за веревку. Выливал. Руки устали, и все мне казалось плохим. Речка обмелела, туристы прут из Москвы, на свободе бегает проклятый нивлянский бык!.. Разве можно пускать его?

Гибнущая речка, пустеющая деревня… Зачем эта малоудобная жизнь? Прятаться от городских неудач и страхов? Но, быть может, здесь они просто другие. Например, старухи боятся сглаза Кровянихи. Я — быка.

Бык то и дело приходил ночами и садился мне на грудь. От страшной его тяжести я не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться.

Я тянулся к нитроглицерину и не мог дотянуться. И, спасаясь, принимал на ночь снотворное, взятое с собой. Прогонял быка таблетками.

Измениться бы, стать другим. Тогда не напугает меня нивлянский бык, а если я что-нибудь придумаю, то поверю себе.

Но как?.. Что мне поможет?..

А вот что — Кровяниха. Да, да, ехать в деревушку стоило из-за одной Кровянихи. Чтобы увидеть ее в хлопотах обыденности, неисчислимо трудных.

По-моему, Кровяниха, ведьма деревеньки на пенсии, нашла алгоритм бытия. Овладев им, она предельно рационализировала свою жизнь.

Не машинами, как сделал бы горожанин. Нет! В ее огромном доме все по-деревенски несовершенно. Зато она управляла домом как общим механизмом. В него входили сама Кровяниха, ее коза, ласточки, куры, пауки, кошка.

Все работали.

Ласточки — радовали, пауки ели мух, кошки гоняли с грядок воробьев, те же, гнездясь в трепаной крыше, сделанной из щепы, склевывали насекомых. Мухи опыляли цветки помидоров. Приманивая мух, Кровяниха поливала помидоры ополосками мяса, покупаемого к обеду.

…У нее лучший огород и сад, самая рогатая и молочная коза, а в жизни — железная система.

Я, наблюдая первые жесты Кровянихи поутру, угадывал последние жесты вечером, когда она, шепча и загибая на руке пальцы, уходила в свою горенку спать.

Каждый ее день был житейский танец, все фигуры и повороты которого были найдены и выверены. В результате механизм хозяйства этой одинокой, хворой женщины вращался, как на шариковых подшипниках.

По-моему, Кровяниха была гением домашнего труда.

…Я наблюдал, пытаясь уловить ее метод и применить к своей лениво движущейся жизни.

Программ у Кровянихи я заметил три — День Бодрости, День Так Себе и День Хвори. Но даже прихварывая, попивая настойку корня-калгана, она что-нибудь делала хотя бы одной рукой (была у ней припасена впрок и такая работа). И эти мелкие движения входили в планы дня, недели, месяца и, по-видимому, самой жизни…

Кровяниха твердой рукой вела свой дряхлый корабль со всем экипажем из зверей, птиц и насекомых. Когда я восхищался, она мрачнела.

— Я, соколик, последняя такая, — говорила она.

И это верно. Старая деревня — грусти или ликуй! — умрет со смертью Кровяних.

Это они, непрестанно шевеля руками, были ведьмами и отличными хозяйками, растили хлеб и овощи, кормили скот. А затем умирали достойно и молча, как сама деревня, ненужная теперь (все молодые работники перебрались на центральную усадьбу совхоза).

Мне жаль деревушку, Кровяниху, жаль Марь Антоновну, косящую траву, ее корову, что пасется на единственной улице. А впрочем, наверное, приятно рвать и есть траву. И в косьбе тоже заключено большое удовольствие. Даже лечебное: редкостный врач направлял меня к ручному труду.

— Последние… — бормочет Кровяниха.

Ну, нет. Я приму опыт старух, куплю дачу. Там (подобно Кровянихе) сделаюсь властелином нескольких плодовых деревьев, миллиарда травинок и сотен тысяч живущих на деревьях и в траве насекомых.

Но только не птиц, свободных, летучих существ.

4. РЫБАЧЬИ РАДОСТИ

ВЫРЕЗАЮ УДИЛИЩЕ

Нашел рябину — узкую. Высоко она подбросила пригоршню зеленых перышек и держит их на ветру.

Я полюбовался и срезал ее: удилища из рябины неплохи. Очищая длинное тельце от мелких веточек, я ощутил пустоту в лесу.

В лиственной толще, частью которой была эта рябина, теперь зияла черная дыра. По краям ее заголили девочки-березки тонкие ноги.

И там же лезло что-то присадистое и жирно-зеленое, с лешачьей спутанностью, с листьями величиной с тарелку. Это зеленое и жирное вскрикнуло.

Звук прошел в лесу — свистящий и резкий.

Оно вскрикивало и вскрикивало. И чтобы только заткнуть зеленый кричащий рот, я поднял рябиновую макушечку, заострил и воткнул обратно. И вот как удачно получилось — сразу ударил крепкий дождь.

Я встал под ель, а дождь шагал и шагал на меня косо линованным туманом, а макушка рябины поднимала к нему горсть листьев.

РЫБА

Рыбачу… Так светло в воде, что видно — выплыла рыбина. Она смотрела на болтавшуюся леску, на поплавок, черный шарик грузила. Все поняв, ушла.

НАБЛЮДЕНИЕ

В движении мир разбегается в стороны, в неподвижности, например, при ловле рыбы, сужается до размеров поплавка и плывет вместе с ним по отражениям облаков, мимо кустов.

МЕЛКАЯ РЫБА

Клевала такая мелочь, что поплавок только дрожал, а момент самого клева был решительно непознаваем. И оказалось, что лучше пускать насадку ближе к поверхности и следить за ее белым пятнышком. Когда оно гаснет, тогда и надо тянуть.

УЛОВ