Квазар

В такой деревне хорошо отдыхать: будто ты отскочил в сторону ото всего на свете, как от набегающего автомобиля. Но и что-то снулое есть в этой маленькой деревне. Ее жители в основном старухи, и ни одного деревенского младенца! Все привезены, все — городские.

Неужели урбанисты правы, и молодые люди уйдут в города? И работать на полях будут ученые машины, а деревни станут мертвыми?.. Не верю!

Ну а если уйдут? Тогда ушедшие будут иметь все телесные удобства города, но и холмик в душе, обсаженный цветами, — родную и полумертвую деревню.

ГУЛЯЮТ СТАРУХИ

Здесь все старухи — вдовы войны. Они на пенсии, живут хорошо. Но отчего-то сердиты на мужчин и направлены на них какими-то невидимыми рогами.

— Как живете одни? без мужчин?.. — спрашиваю их.

— И хорошо, что их нет. Бездельники!

— Они бы работали, — говорю я.

— Много ты наработаешь!

— Свободно живем!

Свобода выражается тем, что они собираются и выпивают по рюмочке, закусывая пирогами, испеченными на поду.

Выпив, поют песни, такие же старые, как избы и деревья. Потом ходят злые. Утром спросишь:

— Марь Антоновна, у вас есть творог?

— Зови меня Манечкой! — кричит она. — Не продам творогу!

И не продает: деньги ей не очень-то нужны, все у нее есть, все у ней свое.

…В тот вечер старушки пели особенно долго. Я — тоже. Выпил, конечно, а зря. И ночью мне приснился ученый, садящийся мне на грудь. Затем огромнейший бык пригвоздил меня к постели рогами.

Я пытался вздохнуть и не мог. Проснулся в поту и страхе и стал шарить, искать таблетки.

ПРОСПАЛИ

Эта ночь всем была тяжела — прошла сухая гроза, страшная и близкая. Мерещились сквозь сон разбиваемые в щепки крыши.

Из-за сухой грозы все не выспались.

Собиралась хозяйка по ягоды, чтобы снять их на рассвете перед чужими носами, и проспала свои ягоды.

Собирался петух спеть, когда всходит звезда по названию Канопус, да проснулся только в пять утра. Он посердился, поговорил с собой, стряхнул тяжесть сна, кашлянул и закричал заспанным голосом «Куре-у-у…»

Даже грачи проснулись поздно. Зашепелявили:

— Маммашша… Маммашмашшш…

Сон уходил, приподнимал вверх дома, тянул меня за собой.

— Маммашша… маммашшша… — выговаривали грачи на ближней ветле.

— Улечу… улечу… — шептал я.

Оказалось, так говорили рыбаки, была не сухая гроза. Просто летали ракетные самолеты.

3. ПРАРОДИНА-1

Не собирался я долго жить в деревушке, не готовил себя к этому. Просто в городе мне явились три идеи.

Во-первых, мне захотелось «припасть» к родной земле. Еще казалось, что в тишине деревни я вымету из души мусор переживаний. Но главным, конечно, было желание примерить к себе жизнь дачника.

На это все я отводил неделю, а потом — домой!

Денег я взял с собой в обрез.

Но с первых минут я ощутил непреодолимое удовольствие от мягкого воздуха, от вида яблонь, которые нет нужды огораживать. Пришло желание побыть дольше.

Конечно, деревня кое в чем дивила меня. (Пример — куры.) Но и я поразил деревенских. Понять, зачем сюда надо ехать из Сибири, они отказывались. Ну, если в Москву, а то…

— И глуп же ты, соколик!.. — посмеивались старушки.

Глуп?.. А что, согласен: Догадку-то упустил. Но вот их глупыми не назовешь. Хотя я крайне осторожно расспрашивал о нивлянском быке, но старушки разоблачили мой страх. Ум их не дремал, нет…

Мне сообщили тьму подробностей, как всем совхозом в Нивлянах отбивали несчастного уполномоченного.

…Я — боялся, а старухи посмеивались надо мной.

А вот здесь все вели себя достойно: люди, птицы… Такой пример — на моих глазах маленький ястребок выхватил грача из стаи.

Делать этого не стоило, он бы не справился и с одним, а тут была толпа.

Грача спасали родичи.

Они опустились с ястребком на поле, упали черной кучей… На другой день я нашел голову ястребка и оторванные мертвые его лапы, державшие каждая по пучку грачиных перьев.

Не думаю, что это грачи рвали его, просто убили, остальное сделали коты. Здесь другое важно — ястребок овеществил себя неукротимым хищником и шел до конца.

Я же боялся иметь семью, оправдываясь тем, что должен отдать себя делу писания рассказов. Затем струсил изобретения.

А сейчас боюсь нивлянского быка, и это единственная моя разумная трусость.

Да нет, не так уж я робок. Не побоялся квартировать у тетки Кровянихи!..

…Старушка Марь Антоновна, оставив ведра, водила меня по домам, ища свободную комнату. Но конец нашим странствиям пришел только у Кровянихи.

— У нее одной дом пустует, ее дачники боятся, — говорила старушка.

— Кто же она такая?

— Советская ведьма, — сказала та и вздохнула: — Партийная!.. Ей-богу, все у ней по-другому. Остановится и с червяком поговорит. Агитирует… У всех жук-колорад, без конца обираем картоху, а у ей с ним договор подписан, ее не трогает.

Старушка вела меня, смеясь моим неуверенным ногам, спотыкавшимся о все земляные морщинки: ее ноги знали их наизусть. Я так думаю: если завязать ей глаза, то она — ногами! — смогла бы узнать любое место, все травки, что когда-либо задевали лодыжки и скребли пятки.

— Но почему Кровяниха? — встревожился я.