Куклы

Бадри медленно перешел по деревянному мостику над железнодорожными путями на другую сторону. У противоположной платформы еще стоял поезд из Калькутты. Бадри пошел вдоль вагонов, предлагая свой товар. Никто не откликнулся, да ему сейчас особенно и не хотелось, чтобы нашелся покупатель. Он вдруг ощутил смертельную усталость и глубокое отвращение к своей работе. Неужели и завтра, и еще много-много дней ему придется вот так ходить под окнами вагонов, греметь своей погремушкой и предлагать товар? Нет, он не выдержит, это слишком ужасно…

Когда поезд тронулся и вскоре исчез в предрассветном сумраке, Бадри в бессилии опустился на платформу. Он так устал! Если бы лечь здесь же на платформе и уснуть хотя бы на несколько минут, ему, наверно, стало бы легче…

В это время к другой платформе, к той, где дожидались двое мужчин и девочка, подошел пассажирский поезд. Он останавливался на этой станции всего на несколько минут.

Вставай, Бадри! Превозмоги свою усталость! Ведь она сейчас уедет, и ты больше никогда ее не увидишь. Спеши! Бадри быстро побежал по мостику назад, чтобы спуститься на противоположную платформу. В спешке он уронил лоток, и его драгоценный товар рассыпался. Пока он подбирал рассыпанное и вновь раскладывал на лотке, прозвонил колокол к отправке. У него оставались считанные мгновения.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как его остановил какой-то господин, пожелавший купить пачку сигарет. К сигаретам потребовались и спички.

— Прошу вас, бабу[7]! Заплатите мне поскорее…

— Подождешь, приятель, не велика птица!

Господин не спеша открыл пачку, вынул сигарету, чиркнул спичкой и, только сделав первую затяжку, спросил:

— Сколько?

— Тринадцать пайс.

— Все продают эти сигареты за одиннадцать пайс. Я заплачу тебе три анны.

— Хорошо.

Покупатель все с той же медлительностью достал из кармана бумажную рупию. Видимо, ему нужно было ее разменять. Бадри, чтобы набрать сдачу, пришлось вытащить из кошелька почти всю имевшуюся у него мелочь. Одна из монет в четыре анны показалась покупателю фальшивой, и он потребовал вместо нее четыре по одной анне.

Бадри побежал к поезду. В окне одного из вагонов он увидел Шанти. Она махала ему рукой, звала его. По выражению ее лица Бадри видел, что ей надо что-то ему оказать и она боится, как бы он не опоздал. Да, нужно спешить…

— Почем эти эмалированные ложки?

Маленького разносчика остановила какая-то женщина.

— Выбирайте, какая вам понравится, госпожа.

— Они хорошие? Я могу дать за ложку шесть пайс.

Свисток локомотива. Бадри сунул ложку в руку покупательнице и бросился к поезду. Получить деньги у него уже не было времени.

Он добежал до окна Шанти в самое последнее мгновение: поезд уже тронулся. Но зачем, однако, он так опешил? Что он может ей сказать?

Шанти, взволнованная и смущенная, высунула из окна руку и бросила на лоток фарфоровую куклу. Потом улыбнулась и призналась:

— Я ее украла!

Бадри поставил лоток на землю и сначала пошел, а затем побежал рядом с набиравшим скорость поездом. Он бежал все быстрее, но окно, из которого смотрела Шанти, уплывало все дальше. А он бежал и бежал, не слушая ее предостерегающих криков:

— Что ты делаешь? Ты упадешь под колеса! Остановись! Остановись, сумасшедший!

Поезд шел все быстрее. Девочка высунулась из окна почти по пояс. Она не переставала улыбаться и в знак прощания прижала ладони обеих рук ко лбу.

Когда поезда уже не было видно и замер в отдалении стук его колес, Бадри вернулся на платформу, взял с лотка фарфоровую куклу, еще теплую и влажную от прикосновения рук Шанти… Он никогда, ни за что не продаст эту куклу. Он спрячет ее в бамбуковой стене своей хижины. Никто никогда не узнает, что эта кукла — воспоминание о самой большой утрате, какую ему пришлось испытать в жизни.

Он долго смотрел в ту сторону, где скрылся поезд. Там, над теряющимися вдали железнодорожными путями, над густыми зарослями колючих кустарников, занималось небо алым пламенем утренней зари… Бадри взялся за трещотку и начал свой новый рабочий день. Он тряс трещотку, но резвой дроби ее не слышал. Только видел, как сильно дрожит его рука.

Перевод Б. Полянского и А. Сиповича

Шугондха

Перед Хорибилашем Чоудхури я преклонялся и был горд дружбой, которой он меня дарил. Это он ввел меня в политику. По его совету я обзавелся револьвером. Во время войны мы вместе просидели около трех лет в заключении на мысе Анторин. Хорибилаш — видный деятель социалистического движения.

Недавно в одном из городов Соединенных провинций проходила конференция социалистических груш. После шумных дискуссий, длившихся несколько дней, мы разъехались по домам. Поезд на Калькутту отошел в полдень, и до вечера мы наперебой рассказывали друг другу эпизоды из своей жизни. Время прошло незаметно. Многие сошли в Патне, и в вагоне остались только Хорибилаш и я да какой-то мусульманин, ехавший до Ассансола. Давно уже я не оказывался с Хорибилашем с глазу на глаз. Мне хотелось о многом у него опросить.

— Хори-да, ну что вы скажете о случае с Ходори Панра? — сказал я, чтобы начать разговор.