Кукла и ее хозяин (СИ)

Ника вскинула на него глаза, и из остекленевших неожиданно они снова стали живыми, будто загорелись брошенным прямо ему в лицо вызовом — так что ответ он понял и сам.

— Что, убьешь меня? — следом ухмыльнулась она. — Даже если убьешь меня, все равно он придет за тобой! А я, где бы ни была, буду смотреть и улыбаться…

Ее голос, все еще глухой как из могилы, зловещим эхо расползся по комнате и вызвал невольную дрожь. Следом волной накатила ярость. Подскочив, хозяин квартиры вскинул руку, собираясь оставить на этой бледной щеке алый след.

— Что, — эта дрянь опять ухмыльнулась, — попортишь любимую игрушку?

Глядя на ее ухмылку, он медленно опустил занесенную для удара руку. «Отпусти ее…» - коварно шептала с самого дня сделки Темнота, повторяя раз за разом, и он уже начинал задумываться, может, удастся переиграть условия? Может, удастся заменить эту дуру на другую, более покладистую?

Отобрав у нее смартфон, мужчина вышел из комнаты и закрыл дверь на ключ.

В дом мы вернулись уже глубокой ночью, когда света не горело ни в одном окне. Поднялись с Глебом по лестнице и разошлись по комнатам. Уля, свернувшись калачиком, мирно спала в кровати. Стараясь хоть сегодня ее не разбудить, я тихо прошел в ванную и закрыл дверь. В свете загоревшихся лампочек на руке и рукаве рубашки обнаружились засохшие бурые капли, но больше всего их было на гербе печатки, который словно напитался, окрасился чужой кровью. И это тоже часть жизни мессира.

Включив воду, я опустил руку с перстнем под поток и стал смывать. Красные струйки обильно потекли по раковине. В тот же миг дверь скрипнула и отворилась, и в комнату заглянула Уля в сорочке, с сонно хлопающими глазами и ладонью, отпечатавшейся на щеке — однако упрямо не желавшая спать, если я рядом и я не сплю. Она перевела взгляд с испачканной раковины на меня и, кажется, окончательно проснулась.

— Это кровь? — в голосе мелькнула тревога. — Ты поранился?

— Не моя, — успокоил я.

Моя умница выдохнула, а затем шагнула ко мне.

— Помочь отмыть?

— А тебе правда хочется?

Уж кому как не мне знать, как она боялась крови — в детстве чуть не в обморок падала, едва завидев чей-нибудь пораненный палец или разбитую коленку. Правда, для моих пальцев и коленок она и тогда делала исключение, самоотверженно кидаясь искать зеленку, пластыри и бинты.

— А разве это не задача хозяйки дома? — Уля остановилась рядом.

— Отмывать кровь врагов с хозяина? — я чуть не хохотнул.

— Я что угодно для тебя сделаю, — решительно сказала она.

Глядя в ее серьезные серые глаза, я ее обнял и прижал к себе, стараясь не задеть сорочку мокрыми руками. Рядом по-прежнему лилась вода. Вот так и должно быть: когда люди сами добровольно отдают себя друг другу — по собственному желанию. А то, что сделал с Никой этот недохозяин, просто недопустимо. Это не любовь, это жадный, одержимый эгоизм, ломающий другого ради себя любимого. Это достойно самого страшного наказания. И капли крови на раковине словно давали ответ какого.

Яркое полуденное солнце нахально пролазило сквозь окна, однако моя гостиная все равно казалась мрачной — светлее ее делали только люди, а без них место словно окутывала Темнота. А ее здесь было много, слишком много — как раз столько, сколько мне нужно.

Чтобы никто не помешал, по моей просьбе Глеб отвез девчонок в город. Уля как раз собиралась в мебельный, а Агата вызвалась составить ей компанию. Следом по делам ушла и Дарья, предварительно не забыв высказаться по поводу ворот Казанского собора, счет за который выставили Синоду — не зря же я все-таки плачу страховые взносы. А у самого порога наша мадам вдруг обернулась и с подозрением уточнила, не замышляю ли я чего. Однако привлекать к делу Синод я не стал. Эти ребята не действуют без доказательств, а в данном случае их легко подчистить — да и предпочитают они бороться с нечистью, а не с ублюдками. С последними же должно быть свое правосудие, а не общее — которое Синод обеспечить не мог.

Каждый мой шаг гулко отдавался в тишине — все ушли, и целый дом остался только для меня. Воздух сгустился в томящем напряжении, словно вся Темнота вокруг чувствовала, что я собираюсь сделать, и с интересом ждала, осмелюсь ли. А сама-то осмелишься? Покинув гостиную, я направился в подвал.

Люди обычно отделяют себя слоями от всего, что их напрягает, раздражает или пугает: канализация, проложенная под асфальтом, напоминающие о прошлом вещи, убранные подальше в шкаф, трупы, закопанные в землю — чем тяжелее с этим жить, тем больше слоев это отделяет. А та сторона — Темная сторона — это место, где вообще нет никаких слоев, и ты сталкиваешься со всем напрямую. Поэтому чтобы туда попасть, надо оказаться в состоянии, когда между тобой и Темнотой слоев вообще не остается. В состоянии без сожалений, боли и страха — в состоянии полного принятия Темноты, когда уже ничего не сдерживает, чтобы взглянуть ей прямо в глаза.

Мне даже не пришлось читать заметки отца, чтобы знать, что делать — я и так это отлично помнил.

— Терпи, — говорил он в детстве, густо размазывая скверну по мне, — если хочешь стать великим!