Кукла и ее хозяин (СИ)

Черные змейки, казалось, выедали все внутренности в слабом детском теле, заставляя Темноту внутри занять как можно больше места, освоиться во мне поскорее. Скверна щипала неимоверно, и это было безумно больно, но я стискивал зубы и терпел. Хотел ли я стать великим тогда? Не помню — я лишь хотел ему нравиться.

Отец всегда был за быструю прокачку — чем сильнее соприкоснешься с Темной стороной, считал он, тем сильнее станешь. А вот бабушка Агаты выступала за путь постепенного развития, говоря, что надо бережнее относиться к себе. Вот только сейчас у меня не было времени на эту бережливость. Да что там, у меня даже на быструю прокачку времени не было. Я собирался не прикоснуться к Темной стороне, а нырнуть в нее с головой.

Я остановился у массивной двери подвала. Воздух здесь казался осязаемым, сдавливающим легкие — так густо его пропитала скверна. Из-за закрытой двери доносились звуки — нечто среднее между журчанием воды и шипением свивающихся змей. В моей тени мгновенно началось беспокойное шевеление, и, без всяких команд выскочив оттуда, моя крошка решительно обвила мои ноги и потянула прочь, будто советуя уйти.

— Жди здесь, — приказал я.

Янтарные глаза немного нервно взглянули на меня, однако она послушно отползла в сторону и замерла у стены. А следом замерла и черная жирная клякса, которая кралась за мной по пятам из гостиной, вероятно, решив, что я не вижу.

— И ты жди, — бросил я Харону.

Грабля тут же вылезла из тени и нахально потащилась к двери, как плохо дрессированный пес, все делающий назло, лишь бы его заметили.

— Что сказал хозяин? — я отпихнул поганца обратно.

Костлявые пальчики небрежно отмахнулись «мол, мы выше этого», однако остались на месте и больше не дергались. Я же потянул на себя холодную железную ручку и, распахнув тяжелую дверь, вошел в кромешную тьму. Стены вокруг зияли чернотой, в которой со смачными хлопками лопались пузыри сочащейся скверны и медленными струйками стекали вниз, копошась и подрагивая. Пол ощущался липким и вязким, как болото, которое глушило каждый мой шаг. Стоило только двери за спиной захлопнуться, как из стен вылупились сотни глаз и уставились на меня, будто спрашивая, зачем я здесь. А то еще не поняла. Я собирался позволить ей то, чего даже сам отец не позволял.

— Что смотришь? — усмехнулся я. — Бери, если осмелишься, — и приглашающе раскинул руки.

Заразе не пришлось повторять дважды. Скверна с пола черными змейками кинулась на меня и жадно обвила ноги — сковывая, не давая двигаться, пробираясь все выше. Сочащиеся струйки торопливо сбежали со стен и тоже ринулись ко мне, словно боясь, что им не достанется — втискиваясь в толкучку как в базарный день. Змейки хищно свивались кольцами, сдавливая колени, бедра, грудь — превращая меня в такую же кишащую черную массу, какой были сами. Кожу под этим копошащимся коконом щипало так, что ее, казалось, сдирают по-живому — пробивают иглами, прогрызают насквозь, словно выедая новые зоны внутри меня, где бы еще могла освоиться Темнота. Дай ее вероломным служкам волю — и они не остановятся, захватят всего. Хотя в данном случае я собирался взять у них намного больше, чем они могли урвать у меня.

Подбородок резко защипало, а затем эта алчная чернота дружно накинулась мне на голову — вся разом — будто набрасывая сверху тугой мешок. И все вокруг исчезло.

Пальцы нетерпеливо стучали по рулю. Оставив девушек в магазине, Глеб торопливо ехал домой, чувствуя странную потерянность — словно забыл нечто важное, а что именно вспомнить не можешь. Казалось, отголоски тревожной сирены пробегали по всему организму, ища потерянное и не находя. Если обычно тело не ныло без души, то сейчас пустота на ее месте ощущалась фантомной болью — точь-в-точь как тогда, в те далекие деньки, когда Костя удержал здесь его, но сам из-за этого находился без сознания — в чем-то среднем между жизнью и смертью, будто по ту сторону всего. Вот это сейчас и напрягало.

Зачем друг хотел остаться один? «Так надо,» — сказал он. Он обалденно, конечно, умел отвечать на вопросы, на которые не хотел отвечать. И сейчас, судя по всему, не хотел, потому что его смартфон не отвечал.

Чувствуя, как нарастает тревога, Глеб ускорился. Вообще, он даже не особо расстроился тогда, что потерял душу. В те годы в его сознании потеря души приравнивалась примерно к потере кроссовка — вполне можно прожить и без. Больше напрягло, что умер как бы он, а страдал за это Костя — мучился, болел и даже с отцом поссорился. И хотя причину ссоры они не обсуждали, Глеб прекрасно понял почему и даже сказал тогда, что он может отпустить его душу, чтобы снова колдовать. Костя выслушал, окинул его взглядом и прищурился.

— Ты что, не только душу потерял, но еще и мозги?

С тех пор об этом они не говорили. Потом друг поправился, и все стало снова нормально, а потерянная душа вспоминалась только, когда новый хозяин слегка нажимал на нее — так сказать, корректируя поведение прежнего. Хотя Глебу это даже нравилось — как бы напоминало, что в этом огромном мире кому-то не наплевать.

«Ты где?» — мысленно позвал он, подъезжая к дому.