Кто ответит?

В зоне, на втором сроке, он встретил Акимыча. Старый вор, знавший всю подноготную криминальных дел, тюрем и малин, сразу приметил озлобленного, крепкого паренька, взял к себе и на выучку, и - столоваться возле тех, кто в законе, и порученцем - вначале по мелочам... Через год Алексей знал о том, что именуется “преступной средой”, практически все. Уроки порока и зла, которые преподал ему Акимыч, он усвоил блестяще. Как и глубинный смысл уроков, охарактеризованный Акимычем так:

- Я тебя, парень, не ремеслу учу. Я тебе дорожку вниз хочу показать. И тех, кому она на роду написана. Смотри и думай. И еще хочу, чтобы, дорожку вниз проведав, наверх бы ты выкарабкался. А там... может, зацепишь меня, внизу застрявшего, и тоже к себе на свет Божий вытащишь на аркане. Ложкомойник сопливый - он, да, мечтает: вот бы мне Акимыча власть, гонор да авторитет... А кто я, Леша, для приличных людей? Мразь, ублюдок... Думай!

Вот и второй срок, тяжко и муторно тянувшийся в голой оренбургской степи, подошел к концу, и открылись решетчатые двери вахты, и ухмыльнулся долговязый солдатик-контролер куражливо, поздравляя его, Монина, со свободой - наверняка, по мнению солдатика, недолгой: через месячишко, мол, вновь войдешь ты в такой же закуток, составленный из наглухо сваренной строительной арматуры. А он, Леша, долгой и мертвой улыбочкой ответил солдатику-мудрецу, запомнив и физиономию его на всякий случай: нет, солдатик, зря губки кривишь, мудрец ты казарменный, последний раз шмонают меня, последний раз справочку с кислой фиолетовой печатью тебе вручаю, чтобы ознакомился внимательно.

Но в чем-то и прав был солдатик. Вероятно, в том, что неизбежно притяжение тюрьмы для тех, кто хоть один раз изведал ее. Свобода означала те же стены, решетки, колючую проволоку - сплошными заслонами, только называлось это по-иному: людская подозрительность, безденежье, отчуждение и - в противовес этому - самое радушное гостеприимство ворья... Что выбирать?

Выбрал таран: крушились стены, оставляя синяки; колючка, внатяг лопаясь, в душу отточенными своими завитками впивалась... Но выдержал. И настал-таки восхитительный миг: он, человек с паспортом и пропиской, токарь четвертого разряда, сидит на диванчике в собственной комнате, предоставленной ему заводом, и все в комнате - его! Собственное! И диван, купленный по дешевке у бабки-соседки, и стул - пусть с помойки, но хороший, крепкий, ножку ему он сам вытесал и спинку укрепил; трат теперь, правда, предстоит: будильник, чайник, вилки-ложки, телевизор, но это пока мечта...

Пришло счастье легкокрылое, нашло его. Обошлось даже без конфликтов с прежними дружками, хотя и недоумевающими по поводу его рабочей профессии и нового стиля жизни, но вражды не выказывающими. Им он разъяснил ситуацию лаконично: мол, есть свой расклад, а кому не по нраву - от винта! Так и порешили.

В работу на заводе он втянулся не сразу, однако ремеслу учился прилежно, норов старался наружу не выставлять, и заладилось. Смена, отдых, полностью посвященный спортзалу, новые приятели - все шло своим чередом.

А потом встретил Марину... Странно встретил. Шел после тренировки поздним вечером через парк в летний ливень, запахнувшись в курточку, и вдруг в темном, простеганном дождем пространстве различил на одной из скамеек бесконечно одинокую, понурую человеческую фигуру. Подошел ближе.

Какая-то женщина. Безучастно-немая. И дождь ей был безразличен, и ночь эта сырая, и бормочущий шелест измокшей листвы...

- Девушка, что... сложности какие-то? - Слова произнеслись сами собой.

Она не отвечала, замерев в одном ей ведомом раздумье, не убирала прижатых судорожно к лицу ладоней. Вода стекала со слипшихся ее волос на колени, на юбку.

Взяв за кисть, он отвел руку ее в сторону. И встретил безразличный взгляд смотрящих в никуда глаз. Брезгливо отбросил руку прочь: она была смертельно пьяна, эта девица. Уже собрался идти дальше, но тут расслышал, как еле дрогнувшие губы шепнули:

- Помогите.

- Где живешь-то, а, пьяница? - спросил он, поднимая ее со скамьи, но ответа не дождался.

Буквально на руках, отдуваясь и матерясь, он донес ее до дома, переодел в свою чистую, сухую рубаху и уложил в постель.

Все ночь ее рвало, она бредила, безумно глядя на него, отчаянно проклинавшего и эту негаданную встречу, и глупое свое сочувствие, огрызавшегося на любопытных соседей, бдительно шаставших мимо двери. Но главное из бессвязных ее слов он уяснил: девчонку подпоили какие-то ребята, подпоили с целью определенной, а после вышвырнули на улицу.

- Ну, - сказал он утром, не без труда разбудив гостью, - вставай, будешь завтракать рассолом.

- Можно... я останусь... немножко? - прошептала она. - Сил нет.

- Только на глазах соседей не мельтеши, - угрюмо согласился он, собиравшийся на работу. -Итак, теперь на неделю шорохи за спиной обеспечены... - Помедлил. - Ты... из вчерашнего-то помнишь чего-нибудь? - спросил с презрительным состраданием.

- Помню... Спасибо тебе, - сказала она.