Кто ответит?

Стараясь не испачкаться, Коля-Мамонт выдернул наружу рубаху бесчувственного гостя, надел на него пиджак задом-наперед, аккуратно, впрочем, застегнув на спине пуговицы. Затем же, принеся с лестничной клетки старую швабру, легко отломил от нее истертую, измочаленную щетку. Достигнув таким образом подобия кола, продел его в рукава пиджака, и раскрылись руки безвольные Игоря, как крылья у птицы.

Дождавшись, когда забытье начало отступать и гость предпринял инстинктивные попытки передвижения к свободе, друзья, нахлобучив на него мятую соломенную шляпу с пришпиленными к ее тулье гвоздиками, вывели жертву на улицу. И крякнули удовлетворенно, глядя, как странное крестообразное существо, вихляя и спотыкаясь, напоминая прохожим ожившее чучело, тронулось в слепой и неведомый путь свой, должный, по коварным расчетам Коли-Мамонта, закончиться в вытрезвителе: чучело брело аккурат к отделению милиции, так что финал такого маршрута никаких положительных перспектив Игорю не сулил.

Подняв голову, в окне на третьем этаже Алексей увидел лицо Марины.

- Ну, как там зрители на галерке? - перехватив его взгляд, спросил Коля-Мамонт.

- Наблюдают, - ответил Алексей хмуро.

- Н-да? Ну так иди, присоединись. А я потопаю... Дельце у меня сегодня. Хватит радостных забав. Бывай.

- Спасибо.

- Чего там... Хоть улыбнулся сегодня - в кои-то веки... Иди-иди, ждет тебя баба, верняк. А я нашего распятого проконтролирую, чтоб куда надо доплыл.

И он, Алексей, пошел обратно, к Марине. Шел без воодушевления, зная, что ждет его, угнетенный определенностью этого знания...

Он и хотел, и не хотел близости с ней; случайная их встреча так и осталась случайной для него по самой своей сути, но хотелось женщины, хотелось разрушить монотонность бытия и одиночества, разорвать замкнутый круг окружавшего его мирка, в который он заключил себя сам - пусть против своей воли, на голом решении, с маетой по прежней разгульной жизни, но навсегда и не иначе - так было приказано.

И он поднялся туда, наверх, на третий этаж. Скучно раздумывая о том, что, может быть, для полного несчастья надо еще и жениться... Это - тоже продолжение той работы, в которую он втянулся, тот же конвейер. Но это и способ выжить, ибо не желающий служить конвейеру будет смят им.

А через неделю домой к нему пожаловал незнакомец. В скромном, но складном костюме; лицо грубоватое, с крупными чертами; взгляд - сонливо-ироничный...

- Я - отец Марины, - коротко представился он с порога, глядя мимо Алексея и морщась, - словно с каким-то заранее укрепившимся отвращением к собеседнику.

Прошли в комнату.

О родителях Марина не говорила ничего, разве что констатировала их существование, как данность. Алексей тоже разговора о них не заводил, да и не в его характере было допытываться о том, о чем, чувствовал, рассказывать ему не хотели. А она не хотела... Это он уяснил сразу - по интонации ее, скороговорке с резкой переменой темы. Теперь же секрет недомолвок раскрылся: ни Алексей, ни Маринин папа симпатий друк к другу испытывать не могли, поскольку служил папа в милицейских начальниках, о чем кавалера дочери, имеющего основательное уголовное прошлое, уведомил с многозначительной неприязнью.

- Зла тебе не желаю, добра тоже, - сказал он, продолжая кривиться гадливо. - Чего там с Игорем у них вышло, не знаю и знать не хочу. А ты парня подставил, как сволочь... - С силой сжал кулак. - Но ладно, забудем, проехали. Теперь так... Они разберутся. Сами, понял? А ты по своей дорожке иди, на чужие не забредай...

- Разберутся? - спросил Алексей утвердительно, испытывая озноб неудержимой ненависти.

- Да. С гарантией. И еще гарантию тебе дам: пойдешь против меня...

- Уже иду, - сказал Алексей, поднимаясь. - И если через три секунды не испаришься, ни одна гарантийная мастерская тебя в починку не примет...

Вечером того же дня Алексей Монин, ранее неоднократно судимый, нарядом милиции был препровожден в отделение, где ему сообщили, что задержан он в связи с поступившим заявлением гражданина Кузохина Игоря Мартыновича, студента, в отношении которого им, Мониным, совершены злостные хулиганские действия.

Через трое суток, дав подписку о невыезде, Алексей вернулся домой. Не заходя в комнату, из прихожей, где висел приколоченный к обшарпанной стене коммунальный телефон, позвонил Марине. Отозвалась не она, а ее милицейский папа.

- А! - сказал папа с радостным удивлением. - Вот и хулиган объявился... Ну, как настроение, хулиган? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - Могу тебе, кстати, его, настроение-то, поднять: заявление свое гражданин Кузохин согласен забрать обратно... Согласен, понял? Марину позвать? Что ж... - Голос зазвучал глуше: - Иди, дочка, тебя...

- Леша... - донеслось на каком-то прерывистом всхлипе, - я... - Она замолчала, видимо, дожидаясь, когда выйдет из комнаты отец. - Леша, милый... пойми меня правильно: все сложилось очень непросто... Мы должны забыть... то, что было... Должны.

- Как?! - вырвалось у него с болью и недоумением.

- Да. Должны! - на выдохе повторила она.