—
Слова тяжелым молотом обрушивались на мозг Валентины. «Она имеет в виду меня. Она говорит обо мне, мне, мне… — Она отчаянно пыталась вспомнить, кто же такая эта „я“. — Валентина. Я Валентина. Она имеет в виду Валентину».
—
Она ощутила сосущее жжение под ложечкой. Разве такое возможно, чтобы военные предвидели подобную развязку? Неужели то, что Валентину и Эндера так жестоко разлучили, на самом деле спасло его? Неужели, если бы она осталась с Эндером, жукеры через нее завладели бы им?
—
Валентина вспомнила картину, которая привиделась ей на борту корабля: все люди связаны друг с другом филотическими связями, семьи, сплетенные невидимыми путами, дети — с родителями, родители — друг с другом или со своими родителями. Постоянно изменяющаяся сеть, соединяющая людей в одно целое, где бы ни лежали их привязанности. Только теперь основное место в этой схеме принадлежало ей, связанной с Эндером. А через Эндера… с Королевой Улья… Королевой, встряхивающей яйцекладом, липкие нити дрожат, вытягиваются, а на конце подпрыгивает, раскачивается голова Эндера…
Она встряхнула головой, пытаясь изгнать жуткое видение из мозга.
—
На этот раз под обращением «ты» подразумевалась не Валентина, она почувствовала, что вопрос направлен не к ней. А пока Королева Улья ждала ответа, Валентина ощутила присутствие еще одной мысли у себя в уме, настолько схожей с ее взглядами, что, если бы она не обрела повышенную чувствительность, она бы предположила, что это родилась ее собственная мысль.
«Никогда, — прозвучало у нее в голове. — Я никогда не убью тебя. Я люблю тебя».
Вслед за этими словами хлынула волна искренности и доверия, обращенная к Королеве Улья. Представления Валентины о Королеве Улья мгновенно изменились, из них исчезла вся омерзительность. Королева показалась ей царственной, благородной и прекрасной. Радужные овалы на крыльях больше не казались маслянистым налетом на воде; свет, отраженный от ее глаз, превратился в нимб; блестящие выделения клееобразного вещества, сочащегося из яйцеклада, стали воплощением нитей жизни, каплей молока на кончике женской груди, соединенной паутинкой слюны с причмокивающим ртом ее дитяти. Если раньше при виде Королевы Улья Валентина едва сдерживала комок рвоты, подступающей к горлу, то теперь она чуть ли не боготворила ее.
Валентина догадалась: в ее мозг проникла мысль Эндера; вот почему мысль показалась ей такой знакомой. И увидев Королеву Улья в таком свете, она сразу поняла, как права была в той статье, опубликованной под именем Демосфена много-много лет назад. Королева Улья действительно была раман — существо в высшей мере странное и необычное, но все же доступное пониманию и способное на понимание.
Когда образ несколько померк, Валентина услышала, как кто-то рядом плачет. Пликт. За все годы, проведенные вместе с ней, Валентина ни разу не видела ее в таком состоянии.
— Бонита, — заметил Миро. «Красиво».
И это все, что он может сказать? Что Королева Улья просто красива? Ну разумеется, ведь связь между Миро и Эндером весьма слаба — а как же иначе? Миро не слишком хорошо знаком с Эндером — Валентина же знала его всю жизнь.
Но если именно поэтому восприятие Валентиной мысле-образа Эндера было куда сильнее, чем восприятие Миро, как объяснить тот факт, что Пликт, в свою очередь, получила даже больше нее? Неужели за долгие годы изучения жизни Эндера — она ведь восхищалась Эндрю, по сути дела совсем не зная его, — Пликт удалось связать себя с Эндером куда крепче, чем была связана с ним Валентина?!