Ксения

Взошел и на самый верх. Вместе с патриархом бывал в царской думе. Глядел здесь пытливо и зорко, иные дела в уме своем решал быстрее и лучше, чем вся дума с долгим ее говорением. Сразу увидел, что умных людей здесь мало. Иной боярин слова путного вымолвить не может, но по роду своему ближе сидит к царю, чем смекалистый. И тут уже, в думе, в самом дальнем углу, за патриаршей спиной находясь, пробовал свою обретенную силу. Выбирал боярина, того, который подремывал, сидя на лавке, вперивался взглядом, напрягался, и боярин тот вдруг вскакивал, оглядываясь недоуменно.

— Что прыгаешь? — спрашивал недовольно царь.— Али шило кто под скамейку вставил?

В другой раз, когда судили про вечный мир с Сигизмундом и речь держал умный Салтыков, он тоже стал сбивать его взглядом. И сбил. Салтыков вдруг запутался и умолк. Только сам царь Годунов не поддавался. Как солнечный луч отскакивал от его расшитых золотом одежд, так и дерзкое ворожение чернеца не достигало царского разумения. Но здесь он не чувствовал злобы, а только почтение. «То Ксения моя,— думал он,— одна кровь, один бург неприступный».

Всех перевидал, к царскому посоху сумел прикоснуться тайно, а Ксения была недосягаема. И дерзкий возник у него замысел. Однажды, указав на икону, писанную в землях Строганова, где изображались святые, соименные царской семье, сказал так, чтоб слышал архимандрит Пафнутий:

— Опередил мою думу богомаз. Давно хотел сочинить похвалы святому Борису да деве Марии, да Федору Стратилату, да Ксении-страннице. Но не решался. Мыслимое ли дело сочинять каноны святым, когда осиянные светом божьим ходят по земле их наместники. Теперь вижу, дело то не запретное. Но хватит ли краснословия и воспарения духа?

Пафнутий тогда промолчал, но в беседе с патриархом Иовом упомянул про замысел молодого дьякона. Старец Иов провел рукой по длинной седой бороде.

— Доброобразен и сметлив инок. То дело угодное, каноны писать. Однако ж дерзкое, трудное. Читывал я его каноны, но полного он не составил ни разу, только четверопесенцы. Когда ж дело коснется до царских особ, тут надобно выказать все. Я говорить с ним об том не буду, ты ж намекни, отче, чтоб дал он мне пробу. Пусть выбирает лицо да пишет тропарь, а я посмотрю, можно ли петь его перед государевым светлым оком.

О том и было доведено. И спрошено, какое святое лицо выбирает он в пробу. И он ответил:

— До девы Марии далеко, до святого Бориса не дотянуться, Федор уж миновал, а выбираю я для хвалебного песнопения преподобную Ксению-странницу, которую поминают месяца января на двадцать четвертый день.

*

Нечая Колыванова взяли в Пыточную башню у Константиновских ворот. Страшное то место в Москве. Тут и тюрьма, тут и за стеной кремлевской пристройка, Застенок зовется. Из тех, кто попал сюда, немногие выйдут. А больше выволакивают за ноги да бросают в ров у стены. Родные узнают обезображенное тело, предадут погребению.

Нечаю учинили допрос. Верно ли, что предавался блуду с боярышней? И раз пошел на такое богомерзкое дело, то как его осуществлял? Как обходил запреты? И не было ли другого более страшного умысла, ворожить на царевнин след, сыпать в ее питье вредоносных корешков, насылать порчу по ветру?

Нечай все отрицал. То поклеп, наговор. Не знает он никакой боярышни, несет свою службу исправно, о злых делах не помышляет. Тогда кинули перед ним карманный сумец из двоеморхого бархата, расшитый серебряной прядью да жемчугом, спросили, откуда такая богатая вещь. И сдуру Нечай объявил:

— Купил на Китай-городе, в Жемчужном ряду.

— У кого, в какой лавке?

— Не помню.

— Память у тебя расшаталась, стрелец. Отчего ж на сумце словцо расшито, и словцо то означает «Нечай». Уж не твое ли то имя? И где подобрал ты такую покупку?

— Чего не встретишь в торговых рядах! Вспомнил! Коробейница ходячая мне продавала. Муж ее был купец, а мужа тож звали Нечай. Коробейницы той больше я никогда не видал.

— Не то болтаешь,— сурово сказали ему.— Сумец поднесла тебе боярышня-мастерица. То и нить голландская мерцательная из царской казны, и узор зовется кнорпельверк, его только в царевниной светлице выводят.

— А ежели кто украл да продал! — воскликнул Нечай.

— То мы и сыщем.— Усмехнулись.— А тебе под пыткой придется сказать. Глядишь, и боярышню нам сдадут, вместе вас спросим.

— Лучше меня одного! — проговорился Нечай.

Они опять усмехнулись.

— А поскольку то царского двора дело, подумай три дня. Посиди без воды и хлеба. На дыбу повесить успеем. Все ты нам скажешь, стрелец. Телом вы все могучи, а под плетью пищите, как мыши.

Тут уж Нечай усмехнулся и так ответил:

— Нехитрое дело плетку в руках держать. Плетка не сабля. Тебе же, плеточник, обещаю, что под хилой рукой твоей не издам ни звука. Но смотри, коль уцелею, на той же плетке за горло подвешу.

От дерзости этой онемели пыточные люди и диким взором окинули молодое ладное тело Нечая.

*

Оленка бросилась в ноги царевне.

— Акся, беда! Нечая схватили!

— Молчи,— быстро сказала Ксения и увела боярышню в дальний покой.

— Нечай в Пыточной башне! Донесли на нашу любовь.

— Откуда знаешь?