В коридоре правления тоже было безлюдно, а из-за дверей с табличкой «Председатель колхоза „Заря”» слышались голоса. Я толкнул дверь — навстречу повалил густой дым. Уж на что я сам курильщик, но, шагнув в это сизое облако, почувствовал, как перехватило дыхание.
— Разрешите?
Голоса стихли, человек пять или шесть разом повернулись ко мне.
— Начальник заставы капитан Лобода.
— Заходи, заходи, — сказал однорукий за столом. — Я сам к тебе собирался, да не собрался. — Он протянул мне левую руку. — Знакомься, капитан, это наши бригадиры. Вот, три часа спорим.
Я поздоровался с бригадирами и сказал, что пора бы и на обед после трех часов спора. Во всяком случае, форточку надо открыть наверняка.
— Перерыв, — сказал председатель, и бригадиры поднялись, разминаясь. — А я тебе еще раз говорю, — уже вдогонку кому-то из них бросил председатель, — если не приготовишь удобрения к вывозке, дополнительной лишу. Понял?
— Это уже не спор, — засмеялся я. — Это единоличная диктатура.
— А ну его к бесу, — думая о своем, ответил председатель. — Ты же сам знаешь: на иного пока не прикрикнешь — пальцем не шевельнет. Рано, говорит, вывозить удобрения. Его, сопляка, еще на свете не было, когда я пахать да сеять начал. Как тебя по имени-отчеству, капитан?
— Андрей Петрович.
— Меня Михаил Михайлович. Садись. За лошадями приехал?
Ему было, наверно, за пятьдесят. Крепкий, волосы стрижены по-старомодному, «под бокс», с челочкой, косо спускающейся на лоб. Меня он оглядел быстро, и я удивился странному ощущению: будто мы знакомы с ним давным-давно и ничего особенного нет в нашей сегодняшней встрече.
— За ними, — ответил я. — И еще плуги и бороны.
— Знаю. Весна. — Он похлопывал левой рукой по столу. — Конечно, дам. Картошка у вас еще не кончилась?
Я не знал, кончилась или нет на заставе картошка. Наверно, не кончилась. Если бы кончилась, Шустов сказал бы.
— Да ты, наверно, еще не разобрался в своем хозяйстве. Откуда приехал?
— С западной.
— Понятно. Там уже отсеялись, поди?
— Пахали, когда уезжал.
— Понятно. Сколько тебе лошадей?
— Пару, — сказал я. — А две у нас свои.
— Две, — повторил он. — Ах ты черт, сколько же земли приходится перепахивать впустую, а?
Я не понял: как это впустую?
— А ты подумай, Андрей Петрович, если б все эти контрольно-следовые полосы свести вместе, сколько бы гектаров земли? Обидно получается. Мертвая земля. Пашем, бороним, да не сеем. Обидно!
— Ничего не поделаешь, Михаил Михайлович.
— А я разве другое говорю? Просто сердце-то крестьянское. Хорошо устроился?
Эти мгновенные переходы от одного к другому были неожиданными для меня.
— Да, — отвечал я, — устроился ничего. Впрочем, мне сейчас еще не до удобств.
Он понимающе кивал, и вдруг снова неожиданный переход:
— Если честно, не любил я твоего предшественника. Не уважал. Приедет, сядет вот здесь, где ты сидишь, и начинает стонать, жаловаться. А от самого перегаром так и тянет. Хоть бы чайку пожевал, прежде чем в село ехать. Народ-то все замечает.
— Да, — сказал я, поморщившись. — Я уже слышал, рассказывали.
— А как ты с хлопцем-то со своим? Ну, с младшим лейтенантом?
— Что именно?
— Ладишь?
— Почему ж нам не ладить?
— Заносчивый он больно. Отец-командир. У нас давно было разрешение в зоне, в Глухом озере, вентери ставить — он запретил. А мне все недосуг к полковнику съездить.
— А зачем ездить? Ловите на здоровье, только предупреждайте дежурного. Телефон-то работает?
— Спасибо, — сказал он. — Мы с зимы так и сидели без рыбы. («Ах, Чернецкий, Чернецкий, намылю я тебе сегодня шею, кажется!») Хорошо, в магазин мороженую треску привозили. А к полковнику мне все равно надо: давно не виделись. Мы ж с ним побратимы.
Он улыбнулся, и тогда немного угрюмое, в жестких складках лицо разгладилось и стало печальным и добрым.
— Под Москвой в сорок первом вместе воевали. Он ротой командовал, а я у него связистом был. Немец огонь давал — голову не поднять. Однажды только добрался я до ротного НП, тут немец и жахнул мину. Ему, Флеровскому, лицо поковыряло, а мне вот — руку. Хороший он мужик, правильный. — Снова неожиданный поворот: — Тебя я на обед не приглашаю, по-холостяцкому живу. Жена к дочке в Ленинград уехала, я вчера дедом стал, можешь поздравить. Солдат родился, на четыре пятьсот. Конечно, полагалось бы по такому поводу, да обратно же времени нет. В чайную пойдем обедать. Какие у тебя еще ко мне дела?
— Сам знаешь какие, — назвал и я его на «ты».
— Знаю. За паспортным режимом следим. А вот дружину тот капитан развалил. Была дружина — и не стало. Мы, говорит, сами следим, ваше дело в земле ковыряться. Чуешь? И еще эти были — ЮДП, ну, юные друзья пограничников. Тоже завалил. Бросьте вы, говорит, детей к нашему делу привязывать. Я вижу: бесполезный спор, только дети, сам понимаешь, завтра на той же границе будут служить, их готовить надо. К тому же у ребят глаз острый, не приведи бог. Я тут в «Неделе» читал, как пацан задержал нарушителя — не то в Грузии, не то в Армении.
— В Грузии, — подтвердил я. — Был такой случай.
— Вот видишь!