Крыши наших домов

Нет, изменилось! Здесь, в этой комнате, жил одинокий мужчина — вот что изменилось. Вроде бы все оставалось на своих местах, но она видела и неубранную пыль, и кое-как, наспех застланную постель, и составленные в угол, между диваном и шкафом, пустые пивные бутылки: не успел сдать... Конечно, отец обрадовался ее приезду. Сначала испугался — не стряслось ли чего, а потом обрадовался и начал непривычно суетиться, потому что дома ничего, кроме сыра, молока да печенья, не оказалось.

А сейчас — эта удивительная легкость во всем теле, будто каждая клетка поет — я дома, я дома, я дома! — и надо только немного прибрать, а потом на улицу, на Литейный, в «Старую книгу», к Вальке Аксельратке, или к рыжей Ирке — вот будет визгу и разговоров! — или просто в кино, в нормальное кино, где фильм идет подряд, а не с перерывами на замену ленты, и где можно купить мороженое перед сеансом.

Да, и в кино, и в театр все равно в какой, и к девчонкам, и в магазины, и в парикмахерскую — салон напротив Кавказского ресторана. Она даже усмехнулась: плотная программа! Словно она могла куда-то опоздать сейчас.

Ей не портила настроения даже ленинградская погода: на Невском, куда она вышла, была слякоть, и снежная серая каша хлюпала под ногами.

И вчерашний разговор с отцом тоже не портил настроения, даже не вспоминался. Отец сказал вчера: «Хорошо, отдохни, дочка, это твой дом, но главный дом теперь у тебя не здесь». Она грустно поглядела на отца: «Похоже, ты меня гонишь?» — «Нет. Но я хочу, чтобы у вас все было по-людски. А ты, по-моему, сейчас думаешь только о себе».

Она дошла до Литейного пешком — слякоть не слякоть, а идти по Невскому было приятно, — и толкнула дверь в книжный магазин. Чуть защемило сердце: здесь она должна была работать после техникума с Валькой и Ириной.

В этот ранний час в магазине было мало народа. Аккуратные старички-пенсионеры копались в книгах, да толстая женщина в роскошной шубе расспрашивала продавщицу, нет ли чего-нибудь «про любовь».

Валька не замечала ее. Она стояла у барьера, отделяющего нижний зал от полок, и подпиливала ногти.

— Мне чего-нибудь про любовь, — сказала, подойдя сзади, Татьяна. Валька ответила сердито и не оборачиваясь:

— Возьмите Шекспира. Или Пушкина — «Евгений Онегин». Сплошная любовь.

— В школе проходили.

— Ну тогда... — Валька обернулась, и глаза у нее стали круглыми. — Не может быть! Прикатила!

Она обрушилась на Татьяну сверху, ей надо было нагнуться, чтобы поцеловать ее.

— Вот неожиданность, вот это здорово, что ты прикатила, а тут без тебя такое случилось, такое...

— Где Ирка? Не работает сегодня?

Валька махнула рукой и шмыгнула носом. Глаза у нее сразу стали красными. Вообще не работает Ирка! Татьяна не понимала: как это не работает?

— Я дам тебе ее телефон.

— У меня есть.

— Теперь у нее другой. И говорить ничего не хочу, пусть сама расскажет... Не люблю сплетен. Ну, ты-то, ты-то как?

Хорошо, им никто не мешал, можно было наговориться вволю. Впрочем, о себе Татьяна сказала коротко: приехала отдохнуть, повидать отца, ну, может быть, останется здесь до родов. Валька взмахнула руками, как ветряная мельница крыльями: уже? Татьяна усмехнулась: когда девушки выходят замуж, это иногда случается. А как ты? Валька ответила с деланным безразличием. Ухаживал за ней один баскетболист из «Спартака» — ничего серьезного, просто так, чтобы провести время. А по-настоящему ничего нет.

— Все не мои размеры, — грустно пошутила она. — Студенты приходят и просят — девушка, снимите мне с верхней полки вон ту книжку...

Потом сразу появилось человек десять, Вальке надо было стоять у полок. Татьяна записала новый телефон Ирины; автомат был тут же, у входа; ей ответил знакомый, игривый Иринин голос.

— Рыжая, это я, Татьяна. Не ори, пожалуйста! Я тоже хочу тебя видеть. Сейчас двенадцать. Где, где? Ты с ума не сошла?

Ирка сказала ей: давай посидим в ресторане. Это с утра-то!

— Я буду через полчаса у «Бакы», на Садовой, а ты побегай пока по магазинчикам. Все!

Она не узнала Ирку.

Женщина, которая шла по улице и глядела на нее, ничем не напоминала ту, с развевающейся рыжей гривой, заводную девчонку — не было ни гривы, ни девчонки. Намазанные глаза, выщипанные брови, прилизанные, коротко остриженные волосы, челка. А главное — какая-то усталость в глазах. Татьяна еле сдержалась, чтобы не ахнуть, но Ирина усмехнулась:

— Что ж ты ничего не говоришь?

— А чего говорить? Время идет, все мы меняемся...

— Ты не изменилась. Идем, не стоять же здесь, на улице.

Они вошли в ресторан, разделись, — в зале было почти пусто, Ирина кивнула на столик в углу.

— Обычно мы сидим здесь. Ты будешь пить? А я выпью сто граммов, со вчерашнего голова трещит. Ну, чего ты смотришь на меня? Знаешь, как я обрадовалась, когда ты позвонила? Хоть с одним нормальным человеком можно душу отвести.