Крыши наших домов

Сладкова приехала дня на четыре. Уже на второй день Татьяна заметила, что Дернов постоянно весел, оживлен; вместе со Сладковой ушел на лыжах — показать границу, — и оба вернулись раскрасневшиеся, смеющиеся, голодные... Рядом со Сладковой Татьяна терялась. Она чувствовала себя маленькой дурнушкой, то и дело старалась поглядеть на себя в зеркало — боже мой, что за волосы, приглаженная солома! И глаза как две пуговицы, и губы — обветренные, припухлые, как у негритянки...

Разговаривая, Сладкова складывала перед собой руки — у нее были красивые, белые руки с перламутровыми же ногтями. Татьяна мельком поглядела на свои...

Она не знала, о чем Дернов разговаривает с журналисткой. Все разговоры шли там, на заставе, в канцелярии. Сюда они приходили только обедать. Ночевала Сладкова тут же, во второй комнате. Когда она ложилась, Дернов долго не засыпал и словно прислушивался к шорохам, доносящимся из-за стенки.

Она видела, как стремительно вскакивает Дернов, чтобы передать ей соль или поднять упавший нож. Она чувствовала, что между Дерновым и Сладковой будто протянулись какие-то незримые, невидимые ей нити, и она не в силах оборвать их. Впервые в жизни она испытывала острое и горькое чувство, которому сама не могла дать точного определения: своей ненужности, обиды, злости на Дернова, какой-то несправедливости, вошедшей в ее дом, — а это была самая обыкновенная ревность. Она утешала себя только тем, что Сладкова приехала и уедет в свою Москву, а там у нее таких дерновых, наверно, пруд пруди.

Дернов не смог ее проводить, и неожиданно Татьяна сказала:

— Я провожу.

Он поглядел на жену с удивлением, словно не сразу сообразив, что она сказала.

Уже в машине она спросила Сладкову:

— Ну как, собрали материал?

— В общем, да, — рассеянно сказала Сладкова. — Ваш супруг очень интересный человек, но вытягивать из него что-нибудь нужное надо клещами. Скажите, Танюша, они не совсем ладят — начальник заставы и Дернов?

— Ну, отчего же? — ответила Татьяна. — Ладят.

— Значит, мне показалось. А Салымов, по-моему, сама доброта, этакий отец-командир?

— Я его плохо знаю, — сказала Татьяна, и это было еще одной неправдой. Салымов был внимателен к ней. Оставшись один, без жены, он тосковал и иногда заходил просто так — посидеть, выпить чашку чая, приносил свои конфеты и быстро уходил, будто стесняясь остаться подольше. Внешне все выглядело хорошо. Дернов даже уговаривал его не уходить так скоро. И разговоры за столом шли самые простые — о том, что на будущий год надо распахать еще один клин под картошку, или о событиях за рубежом. Только один раз Татьяна, задержавшись на кухне, вошла и заметила, что мужчины оборвали какой-то разговор, и Салымов, поднявшись, сказал, что ему пора...

Конечно, она знала, что у Дернова душа к Салымову не лежит, но об этом не надо было говорить Сладковой, тем более что водитель все слышит и разнесет услышанное по заставе.

— Да, — задумчиво сказала Сладкова. — Странно все-таки устроена жизнь. Неделю назад я и представить себе не могла, что есть такая далекая застава, на ней — какие-то особенные люди, особенные трудности... Даже электричества нет. И живут, и работают... А послезавтра я буду в Москве — шум, гул, редакционная суета и спешка, тысячи людей, снег только в парках. И это привычно, с этим уже не расстаться. Как вы сумели уехать из Ленинграда? Наверное, сильнее чувства дома может быть только любовь.

— Вы замужем? — спросила Татьяна.

— Была. Я немного завидую вам. У вашего мужа удивительное свойство: жизненная прочность. Кажется, он все понимает и все знает. У моего мужа была только рефлексия — он все время копался в себе, и это оказалось невыносимым. У нас вроде бы начался бабий разговор?

— Просто вы устали от мужских, — сказала Татьяна.

— Немного, — рассмеялась Сладкова. — Знаете, что еще я открыла в вашем муже? Он очень любит вас. Вот о вас он, наверно, мог бы говорить часами. И я снова позавидовала, так, самую малость.

Это было сущей неожиданностью! И то, что Дернов говорил со Сладковой о ней, вдруг заставило Татьяну покраснеть: а она-то, глупая, думала бог весть что! Но тут же она сказала не своим, противным самой себе, наигранным тоном:

— Интересно, что же он говорил?

— Я даже записала одну его фразу, она пригодится для очерка. «Любить по-настоящему — это тоже может быть геройством».

Татьяна засмеялась. Она никогда не слышала, чтобы Дернов выражался так высокопарно. Должно быть, распустил перья перед красивой Сладковой, вот и все. Но все-таки ей польстило, что Дернов сказал о ней так.

К поезду они успели вовремя, и Сладкова уехала. Конечно, она обязательно, непременно пришлет газету с очерком. Его должны напечатать в новогоднем номере.

Таня села в машину.

— Сначала в парикмахерскую, — сказала она, — потом в магазин.

Ей надо было завить волосы, а в магазине купить губную помаду, краску для ресниц, пудру, хорошие духи, она видела в прошлый раз арабские. И хватит ходить кулемой. Но сначала она заехала на почту. Просто так, повидать Антонину Трофимовну.

— Что с тобой? — спросила Антонина Трофимовна.

— Со мной? Ничего.

— Я же вижу.