Крымский щит

– Кому же охота торчать на виду, как под фонарем на бульваре… – пожал плечами пилот. – Костры немаленькие. Хоть и в ямах, а видать шагов за сто…

– Inquisitorial[6]… – задумчиво пробормотал майор Боске.

– Что вы сказали? – непонимающе переглянувшись со штурманом, спросил командир экипажа.

– Так, просто… – отмахнулся тот. – Что будем делать?

– Вам решать, майор… – развёл руками, на мгновенье выпустив рычаг штурвала, командир. – По инструкции, мы должны вернуться, но, если вы всё же решите рискнуть… – он сделал паузу. – Препятствовать мы вам не будем. Это, кстати, тоже инструкция… – добавил он многозначительно, – устная. Только решайте быстрее, мы уже заходим…

– Мы прыгаем! – не задумываясь, вставил Мигель. – Только…

Командир экипажа обернулся на него вопросительно.

– Только протяните нас минуты три в сторону от площадки…

Командир понятливо кивнул:

– Лады, но на восток. Площадка на утёсе, труднодоступном со всех остальных сторон…

– Удачи! – похлопал Мигеля по брезентовой лямке парашюта штурман. – Поклажу, как договорились, сбросим секунд через десять после вас. Ищите прямо на юго-востоке, метров за двести пятьдесят – триста, не ближе…

Дверь грузового трюма отъехала на рычагах вдоль ребристого борта снаружи, лицо «выпускающего» стрелка-радиста обжёг хлёсткий ледяной ветер.

– Первый!.. – крикнул он было, задыхаясь от ветра, но, увидев сумрачный взгляд Мигеля, отступил от пусковой тали.

– Первый пошел! – скомандовал сам командир группы, и в черную бездну канул сапер Антонио Арментерос.

– Второй!

– Mamá mia! – нарочито патетически вскрикнул пулеметчик Луис Мендос с немецким МГ на животе, со сколопендрой пулеметной ленты, уходящей через плечо за спину, и исчез в ночи, словно в небытии…

– Mamá por ti no combatirá[7]… – проворчал, отстегнув карабин от штанги, старшина Алехандро Бара…

Когда, украдкой поцеловав серебряное распятие, последним из дюжины диверсантов кроме командира группы, разумеется, в неправильном овале двери показался радист Виеске, – глаза ему вдруг ослепила огненно-белая вспышка.

Луч прожектора высветил до мельчайших подробностей внутренность трюма за его спиной, выбелил смуглое лицо с детски-изумлёнными, расширенными глазами и непокорными вихрами, налипшими на лоб из-под кожаного шлема.

– Está[8]! – вскрикнул Мигель, рефлекторно схватив юнца за плечо.

Тот обернулся.

В глазах Родриго были одновременно немой вопрос и твёрдость ответа, решимость и нерешительность и, как показалось майору… боль и укоризна, и… прощание: «а la guerra, como la guerra!»[9]

Майор, сглотнув горлом, кивнул, и мальчишка исчез за бортом.

Исчез в тёмном проеме, который был уже не зевом колодца, до краев полного холодной, но мертвенно-бесстрастной ночи, а «вратами ада», оживавшего огнями своих пыточных котлов.

Словно боясь выпустить Виеске из виду, Мигель выпрыгнул тотчас за ним…

* * *

– А ты чего напросился?.. – спросил, не оборачиваясь, Сергей, широко шагая в жухлых папоротниках, будто и не по кабаньей тропе, а по аллее какого-то благоустроенного «Парка культуры и отдыха». – Ты же с ночного?

Володька ответил не сразу. Признаваться, что за Сергеем Хачариди он готов был идти хоть «к черту на рога», лишь бы позволили, хотелось как-то не очень, детский сад какой-то, честное слово. Чувствуешь себя карапузом в штанишках с помочами, увязавшимся за пионером-барабанщиком, а тебе скоро семнадцать…

Но, что делать, если рядом с отрядной легендой, с «Везунчиком», он всегда чувствовал себя героем Фенимора Купера, этаким юным траппером – бледнолицым другом краснокожего вождя.

И то правда… С греческой, конечно, но все-таки, вполне «индейской» горбинкой носа на смугловатом лице, с упрямо сжатыми губами и пронзительным взглядом угольных глаз… Глаз когда по-птичьи, как у ястреба, безжизненных, если они выслеживают уже обречённую дичь; когда со смешинкой превосходства, если начнет «Везунок» в компании ли, походя ли вышучивать беззлобно, но обидно чью-то нерасторопность или, того хуже, трусость… – походил Серега на партизанского такого «Чингачгука»… В короткой, как подстреленной рыжей кожанке, распахнутой на бронзовой груди и кавалеристских галифе с кожаной задницей…

«Перья вставлять некуда!..» – подумал Володька сердито, но оттого сердито, что сам понимал… завистливо… Походил Хачариди на великого воина куда более чем, скажем, сам Володька на «Зверобоя» – в своём школярском чёрно-драповом пальтишке, даром что подрезанном Арсением Малаховым под матросский бушлат, и ушанке типа «хэнде хох» – с вечно разбросанными врозь ушами.

– Гоша там, – наконец запоздало ответил Володя, припомнив, что на запасную костровую и впрямь отправился его друг по лагерным несчастьям, «кубанец» Георгий Маслов. – Вот я и беспокоюсь…

– Гошка? – удивился Сергей. – А он как там очутился? Вроде ж его не назначали?

– Направили, чтобы Мембетову помочь…

– Рефату? – переспросил Серега, обернувшись мельком, через плечо. – А что с ним сталось?