Крымский щит

На правом берегу всё было тихо. Переправляться в сумерках герр лейтенант счёл нецелесообразным, а к утру туда, на правый берег, подоспели передовые группы зондеркоманды, которая шла по следу партизан, и сапёры навели временную переправу.

Следы боя и тела своих солдат убрали, но никакого представления о том, сколько было партизан, каким оружием они действовали и в какую сторону ушли, составить не удалось. Один-единственный автоматчик, который уцелел в предмостном укреплении на левом берегу, оказался контужен и ничего толком сказать не смог.

…На запасную базу мы добирались четыре дня. Припасов почти не оставалось, рация тоже оказалась повреждена, раненых стало вдвое больше, а тех, кто мог нести, помогать и держать оружие – осталось куда как меньше. Есть было нечего, и пришлось собирать орехи, дикие яблоки и тёрн. Голод принуждал острее всматриваться во всё, чтобы хоть чем-нибудь поживиться. Встречались погашенные костры, и ребята долго и тщательно изучали и расследовали, определяли, кто их жёг – немцы или партизаны, татары-добровольцы или румыны, много ли было людей у костра? Приметы попадались всякие. Если вокруг валялись консервные банки, то это значило, что возле костра были оккупанты. Об этом же говорили и пуговицы, и пустые пачки от сигарет, и патроны, и гильзы, и следы от кованых подошв, и окурки. Кроме того, их костры были недалеко друг от друга и от просек. Пепел же, который встречался в глубине леса, говорил о том, что костер жгли партизаны, или, во всяком случае, не фашисты, которые обычно в лес не углублялись. У партизанских костров попадались окровавленные бинты или оторванные от белья рукава, подолы рубах. Окурки попадались редко и встречались то из бумаги газетной, то из листков, вырванных из книг. По цвету этих клочков определяли, как давно или недавно жгли костёр. Если же окурок был не с конца сожжён, то в нем оказывался обычно не табак, а махорка самосада или же труха от тёртого листа, которая прилипала к бумаге. Такие окурки потрошили, ссыпали вместе и курили сами. Чтоб не распылять на несколько самокруток, делали одну большую и курили по кругу.

У партизанских костров поживиться было нечем, а вот у немецких иногда попадались консервные банки, в которых когда-то были мясо, рыба или ещё какой-нибудь продукт. Их собирали, кипятили в них воду и сливали в общий котелок, ещё раз кипятили и выпивали…

…А потом, когда мы уже совсем закрепились на своей новой базе, случилась эта история с испанцами. Все-таки удивительный народ, согласись…

Но и нам тогда досталось.

Нет, конечно, что ты, не столько из-за них, сколько из-за предателей…

А ещё от того, – ты ведь правильно сказал, – что мы им, гадам фашистским, покоя не давали. Сидели б мы тихо, как мыши, в горах – так они бы нас и не трогали. Но разве для того мы оружие взяли, чтобы сидеть и не высовываться?

Да, испанцы…

«Pasaremos! No pasaran!» [4]

С раскатистым гулом тяжёлый ЛИ-2 полз по ночному небу, словно увязая то застеклённым, как оранжерея, рылом, то акульим гребнем-плавником хвостового оперения в болотных кочках облаков, поросших свинцово-серым каменным мхом или рыжими лишаями – когда, выглянув на мгновение, луна золотила их рваные закраины…

– На партизан особенно надеяться не приходится… – сказал негромко (впрочем, негромко лишь относительно надсадного рёва моторов), отвернувшись от иллюминатора, майор Боске. – Им там и самим туго приходится. Немцы, в связи с нашим наступлением, активизировали карательные действия, из гор носу не выкажешь. Да и горы там… – он брезгливо махнул ладонью. – Не Пиренеи, одним словом. Потеряться негде. Сплошь изрезаны дорогами, где постоянно курсируют фашистские патрули на танках и бронемашинах, прикрывают дислокацию своих войск. И это, в общем-то, во-вторых, а во-первых: в тех горах население преимущественно татарское, и все их мужчины призывного возраста практически поголовно мобилизованы в батальоны самообороны… Так что всё, что ты слышал от Григорьева относительно активного содействия партизан…

Мигель невольно обернулся на стрелка-радиста, сидящего у перегородки пилотской кабины, свесив голову на грудь, но тот, естественно, никак не отреагировал на незнакомую ему речь, да и вообще, похоже, задремал – пока не досаждали немецкие истребители и радиосвязь была под запретом, делать ему, в общем-то, было нечего.

– На всё это наплевать и растереть… – заключил майор. – Рассчитывать можно только на себя…

– А как же… – приподнял сросшиеся чёрные брови старший лейтенант Пералья, – все эти разговоры о продовольствии от партизан, об их отвлекающих действиях? Помощь подполья?..