Крылья ужаса. Рассказы

И вот Личная Смерть собралась. Сурьёзные времена для Ерёмы настали. Тут как ни крутись, а ответ держать придётся. Тем временем Личная Смерть заглянула в душу Ерёмы и ужаснулась: куды ж такого девать? Взять душу просто, а вот что с ней потом делать, задача не из лёгких. Оно, конечно, не совсем моё это дело, думает Смерть, но ежели убить такова беспутного, то чушь получится – после смерти у каждого путь должен быть. Умненькие по-земному – в ад пойдут, умненькие по-небесному – ввысь, для глупых, добрых, злых – для всех пути есть. А етот как ниоткудава. Ни в рай его не засунешь, ни в ад, ни в какое другое место. Но делать нечего: умерщвлять так умерщвлять. Однако на деле оказалось, Смерть далеко не всезнайка. Не дано ей тоже многое из тайнова знать.

Явилась Смерть к Ерёме разом в горницу поутру. Глянула на Ерёму – и только тогда осенило её. Нет для него ни смерти, ни бессмертия, и жизнь тоже по ту сторону его. Не из того он соткан, из чего мир небесный и мир земной созданы, ангелы, да и мы, грешные люди. И есть ли он вообще? И видит Смерть, что Ангел, стоящий за её спиной и мерящий жизнь человека, отступил. Словно в пустоте оказалась Смерть, одна-одинёшенька. «Но вид-то его ложный, человеческий, должен пропасть, раз я пришла», – подумала Смерть. А самой страшно стало. Но видит: действительно, меняется Ерёма. Сам внутри себя спокоен, на Смерть и внимания не обращает, а облик человеческий теряет.

Но что такому облик? Вдруг засветился он изнутри белым пламенем холодным и как бы несуществующим. Вид человеческий распался, да и облика другого не появилось. Сверкнули только из пламени глаза, обожгли Смерть своим взглядом так, что задрожала она, и ушёл Ерёма в своё царство, – собственно говоря, он в нём всегда пребывал. Но что это за царство и есть ли оно, не людям знать. Ни на земле, ни на небе, нигде его не найти. Только вспыхнуло пламя, сожглась изба, Смерть одна стоит среди угольков, пригорюнилась. Платочек повязала, нищенкой юродивой прикинулась и пошла. Обиделась.

А жизнь кругом цветёт: мужики мёд пьют, баб цалуют, те песни поют, старушки в Церквах Божьих молятся. Пока Смерть не придёт.

Вечерние думы

Михаил Викторович Савельев, пожилой убийца и вор с солидным стажем, поживший много и хорошо, заехал в глухой район большого провинциального города. Тянули его туда воспоминания.

Район этот был тусклый, пятиэтажный, но в некоторых местах сохранивший затаённый и грустный российский уют: домики с садиками, зелень, петухи, собачки и сны. Савельев, раньше не любивший идиллию, теперь чуть не расплакался. Был он на вид суровый, щетинистый мужчина с грубым лицом, но почему-то с весьма тоскливыми глазами.

Денег у него было тьма, но он забыл о них, хотя они лежали в карманах пиджака – на всякий случай. Остановился он у знакомого коллеги, который, однако, укатил на несколько дней по делам.

Денька три-четыре Миша Савельев бродил по городу, чего-то отыскивая, и почти ничего не ел – аппетит у него совершенно отнялся, как только он приехал в до боли знакомый город. За все три дня кряхтя выпил только кружечки две пива, а насчёт еды – никто и не видел, чтобы он ел.

На четвёртый день, по связям своего приятеля, собрал он на квартире, где остановился, воровскую молодёжь, будущих убийц и громил – «нашу надежду», как выразился этот его приятель. Отобрал Миша только троих – Геннадия, Володю и Германа; все трое, как на подбор, юркие, отпетые, но тем не менее, исключая одного, ещё никого не зарезали, не застрелили, не убили, не изнасиловали. Почти невинные, значит, начинающие…

Все они с уважением посматривали на Мишу – для них он был авторитет. Сидели за столом культурно, за чаем, без лишнего алкоголя. Из почтения к старшему.

Сначала Михаил Викторович рассуждал о своём искусстве. Его слушали затаив дыхание. У Гены сверкали глаза, у Володи руки как-то сами собой двигались, хотя сам он был тих, а Герман словно спрятал своё лицо – дескать, куда мне.

Потом выпили помаленьку, по сто, и Михаил Викторович продолжил.

– Ну, теперь, ребяты, вы поняли, кто я такой, – сказал он смиренно. – Но сейчас я расскажу вам историю, которая случилась в этом городе примерно пятнадцать лет назад и которую никто забыть не сможет, если узнает о ней.

Приехал я сюда пустой. Бабки нужны были до зарезу. Жрать и пить хотелось – невмоготу. Тут навели меня на одну квартиру – дескать, лежат там иконы, рубли, золотишко и разные другие предметы роскоши.

Я злой тогда был, беспокойный, крутой – и всегда хотел что-нибудь совершить, что-нибудь большее, чем просто ограбить. Ну, скажем, рот оторвать или ударить по башке, чтоб без понимания лежала, и изнасиловать.

А тот раз, как на грех, топорик захватил. Очень аккуратный, маленький, вострый, с таким можно и на медведя идти.

Вечерело. Я тогда ещё красоту любил, чтоб было красиво, когда на дело идёшь. Ну, чтоб луна там светила, птички пели…

Ребята расхохотались.

– Ты у нас, папаня, своеобычный, – высказался Володя, самый образованный.

– Помолчи лучше, – оборвал его Геннадий, самый решительный.